Вакансия третьего мужа - Людмила Зарецкая

– Чего мне бояться, если основная часть электората, ходящего на выборы – это как раз женщины? Они и здесь менее ленивы, чем мужчины. А насчет превосходства… Знаете, да, уверена. Есть качества, которые у женщин развиты гораздо сильнее, продуктивнее, я бы сказала.

– И какие же, если не секрет?

– Работоспособность. Усидчивость. Ответственность. Умение сосредоточиться на том, что делаешь. Упорство. И, пожалуй, еще одно. Умение ненавидеть.

– Боюсь, я вас не понимаю.

– Естественно, не понимаете. У нас с вами разный жизненный опыт. Ненависть, только ненависть обеспечивает поступательное движение вперед. Как говорил Вольтер, ненависть в сочетании с презрением способна стряхнуть любое ярмо. Любовь расслабляет, делает мягким, податливым и ни на что не годным. А вот ненависть мобилизует, заставляет совершать решительные действия. Так вот в этом женщины гораздо талантливее мужчин.

– Вы – настоящая женщина?

– Пытаетесь поймать на слове? Не получится. Я слишком давно в политике.

– Хорошо, я спрошу иначе. Вам случалось ненавидеть?

– Конечно. Как всем. И всегда это подталкивало меня к решительным действиям, в результате которых я становилась сильнее.

– И вы ни разу не проиграли от этих действий?

– Нет, ни разу. Настоящим политиком становишься только тогда, когда ты победитель по натуре.

– Вы говорите о себе в мужском роде…

– Вернусь к тому, с чего начала. Я не вижу гендерных различий в политике.

45 дней до выборов

Заглушив машину, Фомин отчетливо понял, что не хочет идти домой. Конечно, семейные скандалы с Катериной и раньше были бессмысленными и беспощадными, как русский бунт, но в последнее время она как с цепи сорвалась.

Фомин отдавал себе отчет, что не является образцом примерного мужа. Последние месяцы он приходил домой только ночевать. Предвыборные встречи, вся кампания целиком и вытекающие из нее неприятности выматывали без остатка. Заходя в квартиру, он стягивал с шеи галстук, бросал в угол портфель, стаскивал штаны ровно до колен, падал в кресло и засыпал. Даже на то, чтобы снять штаны до конца, сил у него уже не оставалось.

Над ним, спящим в спущенных штанах, постоянно потешалась Юлька, которую Фомин видел до обидного мало. Он уставал, очень уставал, но Катерину, казалось, это совсем не волновало. Отмыв краску с волос, она демонстративно дистанцировалась от его выборов, всячески давая понять, что ее это не касается.

Матери она по телефону жаловалась, что, так как мужа у нее, почитай, нет, ей совершенно все равно, где и кем он при этом работает. Но, проснувшись в своем кресле в неурочное время, Фомин как-то услышал, как она с воодушевлением обсуждала со своей подругой Алкой (вот как пить дать, мегерой из мегер), что из нее получится замечательная мэрша, которая будет блистать на всех великосветских приемах.

Блистать Катерина была согласна, жертвовать ради этого своим удобством – ни в коей мере. Поэтому мозг Фомину она выедала с маниакальным упорством, маленькой чайной ложечкой, причмокивая от удовольствия.

Очнувшись от невеселых дум, Фомин понял, что сидит в машине уже минут десять. Он даже начал замерзать.

«Катька в окно наверняка увидела, что я подъехал, – обреченно подумал он, – сейчас начнет орать, что я в машине с любовницей по телефону беседую, пока она ужин греет. Вот как я дошел до такой жизни, что мне, взрослому, состоявшемуся мужику, пятничным вечером, накануне выходных не хочется идти домой?»

Фомин вспомнил, как он пил горячий чай на кухне у Ольги, как блаженно жмурился от горячего пара, чувствуя, что отпускает напряжение, и бездумно смотрел на то, как золотится в кружке лимон и медленно опускаются на дно резные чаинки. Этот чай вдруг показался ему главным символом далекой, потерянной, счастливой семейной жизни.

Идти домой было совсем невмоготу, но и сидеть дальше в машине было глупо, да и холодно.

«Пойду сигарет куплю», – подумал он, понимая, что трусливо оттягивает момент, когда придется все-таки вернуться к постылому домашнему очагу, и надеясь, что в маленьком магазинчике, расположенном в соседнем доме, окажется очередь.

Очереди, как на грех, не было, но Фомин этому даже обрадовался, потому что вдруг понял, что нестерпимо устал. Так устал, что готов прямо здесь разлечься на грязном кафельном полу и закрыть глаза.

«Бог с ней, с Катериной, – подумал он, выгребая из кармана мелочь, – сейчас приду домой и усну. Потому что если я не усну, то просто умру. И никакие выборы мне уже будут не интересны».

С трудом передвигая ноги, он вернулся во двор, вошел в подъезд и похолодел от ужаса. Громко, неестественно, страшно где-то наверху кричала Катерина. Ее голос он распознал сразу, хотя в крике не было ничего человеческого. Он был похож на вой волчицы над разоренным охотниками логовом.

Перепрыгивая через две ступеньки, он помчался наверх, отметив краем сознания, что жена на одной ноте повторяет его имя. Паника стремительно развернувшейся коброй заполнила его горло и легкие.

– Господи, пожалуйста, только не Юлька! Я прошу тебя, господи, только не Юлька! – пробормотал Егор, влетел на площадку между вторым и третьим этажом и… ничего не понял.

Свернувшись ничком на грязном кафеле, у подоконника, заставленного фиалками (такая блажь случилась у соседской бабы Клавы – заставить все подоконники подъезда цветами, в которые местные школяры регулярно совали окурки), лежал он сам. Высокий, крупный, с коротко стриженным, начинающим седеть ежиком волос, в дорогой импортной куртке, привезенной из Италии пару лет назад. Он вспомнил, как только что в магазине мечтал вот так улечься на кафеле, чтобы немного отдохнуть. Но тут из-под левой руки лежащего человека, вывернутой, с загнутым итальянским рукавом, медленно вытекла струйка крови. В такой неестественной позе спящий человек лежать не мог. Так могло лежать только тело.

Фомин помотал головой, отгоняя наваждение. Увидевшая его Катерина перестала выть и зажала рот руками. На площадку выскочила соседка Нина, глянула вниз, побежала по ступенькам, упала на колени и так же, как до этого Катерина, страшно завыла на весь подъезд:

– Сережа-а-а-а-а-а-а!

Фомин, все еще не понимая, медленно переводил глаза с обеих женщин на распростертое тело и обратно.

«Да это ж Родионов! – внезапно осознал он. – Господи, совсем я до ручки дошел. Серегу с собой перепутал. Что ж это получается? Серегу? Убили?»

Захлопали двери, послышались встревоженные голоса, подъезд наполнялся людьми. Из третьей на их площадке квартиры выглянула соседка Вероника, перевела взгляд со стоящего Фомина на лежащего Родионова, как слепая на ощупь спустилась на пару ступенек и, теряя сознание, медленно сползла по стене.