Крест великой княгини - Юлия Алейникова

— А чего он так? Неужели ему нравится с родителями жить? — с искренним недоумением спросил Паша. Он бы что хочешь отдал за отдельную хату, хоть самую маленькую, но свою.

— А вот ему плохо? У родителей хоромы просторные, что здесь, что в городе. Прислуга. Все выстирают, уберут, накормят. Родители к нему не лезли, каждый собой занят. А то еще и деньжат подкинут. Чего не жить?

— Да, — завистливо вздохнул Паша.

— То-то.

— А кто, по-вашему, убил Юрия Маслова?

— Очень бы хотелось сказать, что Инна, — со вздохом проговорила Ольга Львовна. — Но, во‐первых, она была в отъезде, а во‐вторых, мне кажется, ей было проще развестись. Хотя… Лично я ее в аэропорт не провожала. Так что где она была последние дни, понятия не имею. Да и по поводу развода… кто их разберет, что у них там с Юрием за ситуация? Может, что-то поменялось, да я не в курсе. А еще у Юрия есть трое детей от первых браков. Все они, конечно, устроены и отношения с отцом поддерживают хорошие, но кто разберет, как оно на самом деле?

— А что за отношения вас связывают с Василием Пяткиным? — задал коварный вопрос Паша, решив, что с семейством Масловых ему и так все ясно.

— С Василием? — развеселилась Ольга Львовна. — Тоже Алина наболтала? Да ухаживает он за мной. Как полагаю, не без корысти. Я же невеста завидная. Квартира, машина, ее, кстати, мне Юрий подарил.

— Да ну?

— Представьте. «Фольксваген Поло». Очень удобно до работы добираться, и вообще.

— А давно?

— Год назад. Он мне много чего дарил. К Восьмому марта цепочку с подвеской, на день рождения тур в Испанию. Он не жадный был.

— И жена позволяла?

— Слушайте, я же вам объясняла, что ей все до лампочки, к тому же у нее свои увлечения. Поверьте, они семейному бюджету обходились не дешевле. А Василий — одинокий мужик, неустроенный, вот и подбивает клинья. Может, теперь и выйду за него, — пожала она плечами. — Он все же непьющий, хозяйственный, и вообще, чего на старости лет одной куковать? А может, еще и подумаю.

— Ладно, а что за тип у вас тут крутится, невысокий, в розовом пиджачке?

— А! Это Венчик. Вениамин Леонидович Маслов.

— Тоже родственник?

— Двоюродный племянник Юрия Кирилловича. Явился сюда из города Алапаевска. Как любил говаривать Юра, с «родины предков». Юрин дед был родом из Алапаевска, у него и сейчас там родня живет.

— А чем он занимается?

— Вообще-то, у него свой салон красоты где-то в центре города. Причем салон он открыл на пару с Инной, она вложилась, а он всем занимается. И вообще, они с Инной неразлейвода, то ли он у нее вроде подружки, то ли вроде штатного подпевалы. Не разберешь, но Илья его не любит.

— А покойный как к нему относился?

— Нормально. Да они и виделись-то редко. Нет, отношения у них были нормальные.

— Гм. А еще в доме какие-то «приближенные» есть? Ну, или близкие друзья, кто бы часто в доме бывал?

— Нет. Только Венчик.

— Вставай, Иван, твоя очередь, — растолкал Ваньку Филимон Сычов. — Давай слазь, не держи место. Ух, и холод сегодня, чуть руки не отморозил! — Он протиснулся поближе к буржуйке. — Иди давай, теперь ваша с Тимофеем очередь, он уж на улице ждет, а тебя, лешего, не добудишьси.

Иван поднялся, натянул шинель, шапку и, прихватив у дверей винтовку, зябко ежась, выбрался на мороз. Мело сегодня знатно, холод пробирал до костей, снег лез в глаза и нос. Тимоха Дудников, прячась за углом от ветра, пытался раскурить самокрутку.

— Внутрь зайди! — крикнул ему Иван, глядя, как тот безуспешно пытается прикрыть огонек ладонями.

Иван поднял повыше воротник, поправил винтовку и, втянув голову в плечи, засунув руки поглубже в карманы, пошел вдоль путей.

Станция была товарная. Грузы через нее шли в основном военные, и охранение здесь было строгое. Отсидеться в такой морозище в дежурке и мечтать нечего. Разводящий с проверкой нагрянет или комиссар, и все, к стенке. В прошлый месяц под сорок ударило, ветер ледяной, пурга, ни зги не видно. Ну солдаты из охранения все как один и залезли погреться, кто, мол, в такую погоду на объект полезет. Ну и все. Комиссар Пермяков тоже так подумал и не поленился, с проверкой нагрянул. Дальше, понятное дело, трибунал, «именем революции», и пишите письма.

Иван, дойдя до края платформы, принялся притоптывать ногами, стужа была будь здоров. Скорей бы уж весна, что ли. Весной можно было бы домой податься, в Алапаевск. Брат недавно письмо прислал, вроде как у них завод запустить грозятся. А что, дома-то все лучше, чем тут в бараке при станции. Из всех щелей дует, ни тебе маманиных щец, ни тебе чистой одежи, и баня хорошо, если раз в две недели, а то в городе дров не было, так, почитай, месяц не мылись.

Да-а. Полгода уже обретался Иван в охранении железной дороги. Почти с того самого дня, когда вышел из тюрьмы в конце июля, когда красные Екатеринбург взяли. Вышел на улицу, встал посреди дороги и заплакал, как баба.

Счастью своему не поверил, что живой вышел. А потом от неприкаянности. Куда идти, что делать, как жить? Неизвестно.

В тюрьму-то он загремел после того, как дорогой кум Евграф Никанорович его, дурака, напоил и ограбил, а самого чуть живого, с пробитой головой, на улицу выкинул. Там-то его патруль чешского корпуса и подобрал. Ух, и звери, хуже любого нашего душегуба! Ваньку когда схватили, он в полной бессознательности был, очухался уже в подвале. Большущий подвал, народу тьма. Сидят прямо на полу. Сперва задергался: где я? Что я? Не виноватый, выпустите! Да ему быстро соседи по подвалу объяснили: сиди помалкивай, авось дольше проживешь. Правильно объяснили. Ванька потом узнал, что половину народу, что в подвале сидели, просто на улице похватали и даже не объяснили за что. Были тут и купцы, и профессора, и бывшие чиновники, и бывшие студенты, и рабочие, и жулики, и еще незнамо кто. Иногда кого-то вызывали на допрос, а возвращали избитым, чуть живым, иногда не возвращали. Второе было страшнее, потому что, значит, расстреляли. Домой никого, насколько знал Ванька, не выпускали, если только родные не приходили хлопотать, ну так у Ваньки родных в Екатеринбурге не было. И вообще, не известно, вышел бы он из подвала этого или нет, кабы не Сергей Капустин, дружок его по несчастью, с которым они в подвале познакомились.

— Ох, где ж это я? А? — простонал Ванька, открывая глаза и шаря мутным взглядом по сводчатому серому потолку, которому и края не видно. В церкви, что ли? На отпевании? — мелькнула у него дурная мысль, видно, как следствие скверного самочувствия. Голову ломило так, что даже по сторонам смотреть было больно. Но насчет отпевания — это он глупость сморозил, раз больно, жив, значит. А больно почему? Ванька напрягся, сморщился и вспомнил, как кум Евграф Никанорович его по голове чем-то огрел. Подтянул руку, голову пощупал.