Крест великой княгини - Юлия Алейникова

— Тише ты, не тронь, — улышал над ухом чей-то голос. — Рана у тебя там, я перевязал кое-как твоей рубахой. Авось заживет, только б не гноилась.

Ванька совершил еще одно усилие и перевел взгляд на сидящего рядом человека. Лицо худое, темное. Все щетиной заросло, а глаза светлые и вроде даже добрые.

— Где я? — прохрипел Иван пересохшими губами.

— В подвале, — со вздохом ответил незнакомец. — А точнее, в тюрьме. У белочехов.

— Пить хочется, — после недолгого молчания сообщил Ванька, не имея сил разобраться, как в тюрьму попал.

— Сейчас дам. Погоди, — пообещал новый знакомец и исчез. — На вот. — Приподняв Ванькину голову, поднес к его губам железную кружку. — Понемногу глотай, а то захлебнешься. Тебя как звать-то?

— Иван. Маслов.

— А меня Сергей.

Вот так и познакомились.

— Тебя, должно быть, на улице подобрали, — объяснял ему Сергей. — К нам бессознательного притащили, с пробитой головой. Тут такое случается. Хватают всех подряд, не разбирая. Вон, видишь, напротив в углу седой такой, с бакенбардами? — кивнул в сторону сидящего кулем на полу старикана Сергей. — Профессор Карл Иванович Шнейдер. Домой шел вечером с именин, вдруг кто-то из подворотни выскочил, ножик к горлу, деньги, говорит, давай. Профессор заголосил, а тут как раз патруль проезжал мимо. Бандит в подворотню нырнул, через забор перемахнул, а профессора за шкирку и сюда. Третий день сидит, даже на допрос ни разу не вызывали. На тебя тоже на улице напали или с дружками по пьяни подрался?

— С дружками, — с горечью ответил Иван, а потом носом шмыгнул да все доброму человеку и вывалил: — Из Алапаевска я. В Екатеринбург уехал, потому у нас работы нет, да и вообще. А тут моего брательника кум проживает, вот пришел к нему, попросился на постой. А он, гад, в чулан меня определил, даже хлеба куска пожалел. А на следующий день и вовсе выгнать хотел, а я, дурья башка, возьми у него и спроси, где тут у вас можно вещь одну продать? Денег-то нет. А от мамани вещица одна досталась. — На этот раз у Ивана рассказ сложился иначе. — Вот он и говорит, ладно, поживи еще денек, я все устрою, а вечером напоил меня, я уснул, а он давай по карманам шарить. Да только я сплю чутко! Проснулся, дал ему в зубы, он мне, я ему, и вроде уже моя брала. И тут он мне чем-то по голове как треснет, дух вон. Очнулся уже здеся. Думал, и вовсе помер.

— Вон оно что, — протянул Сергей. — Видать, кум твой решил, что и впрямь тебя укокошил, а чтобы не отвечать, выволок на улицу и бросил в сугробе подальше от дома. Сейчас это обычное дело, никто разбирать не будет, кто убил, за что. Теперь все на врагах помешались. Красные белых ловили, пришли белые, большевиков да всяких сочувствующих ищут, для уголовного элемента рай земной настал, — с едкой насмешкой проговорил он. — Теперь грабят все кому не лень. Среди ночи в дом вломятся, мандат предъявят, и пойди пожалуйся попробуй. Вон, видишь, татарин в дорогом пальто сидит? Владелец крупного магазина Азат Елычев, богатый человек, уважаемый гражданин. Неделю уже сидит. С жалобой пришел. Чешский патруль вломился в его магазин, избил управляющего и кассу вынул. Его выслушали, по морде дали, и сюда. Сидит.

— Да ну? — с удивлением таращил глаза Ванька.

— Вот те и «да ну», — усмехнулся Сергей.

— А долго здесь держат?

— Кого как, — пожал плечами новый знакомый. — Если родственники искать начнут да заплатят за освобождение, могут и быстро выпустить, а нет — так и сдохнешь в этом подвале. Вон тот парень, видишь? — показал на заросшего щетиной тощего студента Сергей. — Уже два месяца сидит и сам не знает за что. На улице во время какой-то заварушки схватили, когда он домой шел. А иногда выдернут кого-то на допрос, изобьют до полусмерти, так лучше уж так, тихо сидеть. Хоть ребра целы. А бывает, и в расход пускают.

— Да ну? — снова вытаращился Ванька.

— Что ты все заладил, «да ну, да ну»? Это тебе не больница и не пансион. Я тут третью неделю сижу, и при мне уже человек десять расстреляли.

— А откуда ты знаешь, что в расход? Они так сразу и говорят, куда ведут?

Сергей посмотрел на него с жалостью, как на слабоумного, но ответил:

— Сперва на допрос несколько раз уводили, а потом забирали, и с концами. Тут уж и дурак сообразит.

— Ну да, — кивнул Иван, но тут же спохватился и солидно добавил: — Эт конечно. А ты сам как сюда попал? — помолчав, сообразил спросить он, только сейчас заметив, что знакомец его одет в китель военный, хоть и без погонов, и речь у него культурная. — И вообще, кем будешь?

— Я-то? — стрельнув в него глазами, переспросил Сергей, но, помедлив, ответил: — Из офицеров. Только знаешь, Ванька, опротивела мне служба, — с тоской проговорил он. — На фронте, пока с немцами сражались, все вроде правильно было. Потом революция началась, Временное правительство, лозунги всякие, свободы, а на деле так бардак полный. Возня какая-то, комитеты, митинги и прочая бурда. А потом и вовсе раскол пошел, красные, белые, черные, большевики, монархисты, анархисты, эсеры, сегодня в одних стреляй, завтра в других, везде пьянство, воровство, разбой. Порядка нет. Опротивело. — Он запустил пятерню в волосы. — Ну и плюнул я. В феврале семнадцатого в городе начался натуральный хаос. Посмотрел я на Комитет общественной безопасности от Временного правительства, на Советы рабочих и солдатских депутатов, на безобразие, которое в городе творится, на китайцев, что на каждом углу опиумом торговали, на милицию, которой выплату жалованья задерживали, а она свои обязанности за это выполнять перестала, потому и пошла такая гульба по городу. Не то что за карман, за жизнь свою страшно стало. Это мне, офицеру, а что о гражданских говорить? Дров не было, продуктов тоже. Комитет беспомощно руками разводил. А Советы хоть и горлопанили не хуже прежних записных краснобаев вроде Керенского, я его, кстати, живьем видел, он к нам на Урал приезжал еще до революции, в общем, я выбрал Советы. Снял погоны, явился в Совет, вот, говорю, располагайте. Обрадовались! Нам военные специалисты очень нужны. Назначили каким-то заместителем какого-то комиссара, в общем, они отряды набирали по охране порядка, а я их обучал. Потом седьмого ноября Временное правительство свергли, и вот тут-то большевики и развернулись в полную силу. Прежние властные органы распустили, набрали для управления городом всякий сброд, было среди них порядочных с десяток, а прочие… В общем, принялись «буржуев» трясти, порядки свои наводить. Это я все понимал, банки национализировали, ладно, правильно. На заводах свое управление стали вводить, тоже ясно, хотя и неэффективно. Ну как построить новое, пока не разломал старое? Но вот когда в мае восемнадцатого белогвардейцы в Сыростане этого мальчишку, комиссара Малышева, расстреляли… Советы устроили красный террор, схватили двадцать ни в чем не повинных людей, из бывших промышленников и уважаемых граждан, и расстреляли. Просто в устрашение. Тут уж во мне что-то лопнуло, напился я до беспамятства и больше на службу не являлся. Оттуда, конечно, присылали за мной, особенно когда царское семейство доставили, охрану надо было налаживать. Я даже протрезвел, сходил, глянул, да настолько мерзко стало от того, что в этом доме творилось, что плюнул и снова запил, а уж когда Колчак на город попер, я у одной знакомой бабенки отсидеться решил, с Советами мне уже не по пути было, да и с белыми тоже все не просто. В общем, смену власти за печкой встретил. На улицу без особой нужды не высовывался. Хозяйка меня соседям как родственника своего, горного инженера, представляла. Все вроде было ничего, никто меня не трогал, интересу не проявлял, я даже по городу стал прогуливаться, а тут возьми да и столкнись в одном кабаке с бывшим своим сослуживцем, ротмистром Зуевым, тот, сволочь, хоть и пьяный был, а припомнил, как я к Советам на службу подался. А тут еще в кабак чешский патруль вломился, ну он меня и сдал. Счастье еще, что пьяный был, толком ничего объяснить не мог, так, околесицу нес какую-то, но меня один хрен забрали. Вот теперь тут сижу, не высовываюсь, авось не вспомнят. А там то ли власть поменяется, то ли еще что случится, — сладко потягиваясь, так, что аж кости захрустели, проговорил Сергей.