Дочь викинга - Юлия Крен

– Говори уже, чего ты хочешь. – Напряжение Руны сменилось усталостью.

Ненависть к убийце отца притупилась, и Руна могла выслушать его. Тир размахивал руками, словно пытался нарисовать в воздухе то, о чем говорил.

– Итак, они встретятся в Сен-Клер-сюр-Эпте, чтобы заключить мир, которого никогда не будет. Король Западно-Франкского королевства и его воины. Роллон и его солдаты. И, конечно же, франкская принцесса, Гизела. Сначала ее передадут епископу Руана. Гизела будет жить у епископа, пока он не узнает побольше о христианском божестве. Роллон, конечно, а не епископ. Тому и так все известно о христианском божестве, понимаешь? И знаешь что еще? – Тир заговорщически подмигнул. – Мне тоже все о нем известно. Христианский бог не просто безучастно следит за тем, как мучают его приспешников, он и себя позволил замордовать, точно скотину. – Тир сплюнул на землю.

Его плевок пузырился на темной почве, и при виде этого Руне вспомнилась корова, ее корова, которой Тир перерезал горло. Тогда кровь фонтаном оросила все вокруг.

– Итак, – продолжил тем временем Тир, – когда Роллон докажет, что он не только добрый христианин, но и верен своему сюзерену, королю, следующей весной он женится на принцессе. До тех пор он будет развлекаться со своей любовницей, а Гизела – сидеть в Руане, мечтая о смерти. Если вообще туда доедет.

– Ты хочешь помешать этому?

Тир пожал плечами:

– Ну, в Сен-Клер-сюр-Эпт сейчас везут приданое: украшения, золото, меха, посуду. И, если вдуматься, такая добыча лучше украденного урожая. Мне уже надоело грабить нищих крестьян и убивать монахов, страдающих запорами оттого, что им нечего жрать.

– Ты хочешь напасть на свадебную процессию, – подытожила Руна.

– Скажем так, от мехов и посуды я мог бы отказаться, но золото и драгоценности я люблю. Думаю, ты, Руна, хочешь того же.

Она давно уже не думала о том, чего хочет. Выживание никак не было связано с ее желаниями. Но тогда, когда она впервые ступила на землю норманнов, поднявшись на ноги среди скал, – тогда Руна знала, чего хочет. Вернуться к фьорду, где она жила с Азрун. Вернуться на те пустынные суровые просторы, пусть и немноголюдные, пусть и опасные, зато не пропитанные кровью, как эта земля. Чтобы вернуться туда, ей нужен был корабль; чтобы корабль поплыл, нужны гребцы. А чтобы нанять корабль и матросов, нужно золото.

Руна обвела взглядом присутствующих.

– У тебя так много сторонников. И тебе нужна моя помощь, чтобы украсть приданое этой Гизелы?

– Собственно, мне нужна женщина, которая умеет обращаться с оружием. А в здешних краях таких не много. Ты согласна? Если да, я расскажу тебе, каков мой план.

Руна молчала, и Тир не торопил ее. Его улыбка была искренней, но Руна ни на мгновение не усомнилась в том, что он собственноручно всадит меч ей в тело, если она откажется.

Мать настоятельница решила не спрашивать, кто угрожал жизни Арвида. Она не хотела докучать юноше вопросами, не хотела истязать его тяжелыми воспоминаниями о ранении. Не важно, кто сотворил с ним такое. Хотя у настоятельницы и были кое-какие подозрения. И не важно, почему он попал в этот монастырь. Не важно, как он сбежал от того, кто напал на него. Имеет значение лишь то, что Арвид в опасности, ему нужна помощь, а она может ему помочь. Так вышло случайно. Или такова воля Божья?

– Мне жаль, что тебе пришлось столкнуться с этим, – пробормотала настоятельница. – Я ненавижу людей, которые так поступили с тобой, и все же я рада, что из-за них ты очутился здесь.

«Здесь, со мной», – хотелось сказать ей, но нельзя было говорить об этом, пока она не убедится в том, что Арвид знает ее… тайну.

Подавшись вперед, мать настоятельница коснулась его руки. Арвид отпрянул – может быть, от боли, а может, от страха. А может, от презрения к ней. С тех пор как он очутился в этом монастыре, настоятельница была готова увидеть его презрение, но в этот миг оно показалось ей невыносимым. Раны от ножа не становятся меньше, если видишь, кто ударил тебя. И все же лучше один быстрый удар, чем долгие мучения. Настоятельница вздохнула и только потом отважилась задать вопрос, который пугал ее больше всего.

– Ты… ты знаешь? – пробормотала она. – Ты знаешь правду?

Арвид опустил глаза. Амулет висел у него на шее.

Какое-то время они оба сидели неподвижно.

Во рту у настоятельницы пересохло.

«Если он не знает, как мне объяснить ему? Как рассказать?»

Но тут Арвид кивнул. Мать настоятельница вздохнула с облегчением. Значит, ей не придется говорить об этом и в то же время больше не нужно скрывать правду, по крайней мере от него. За все эти годы она никому не могла довериться. Настоятельница научилась жить с этим, но бывали времена, когда молчание давалось ей труднее, чем обычно, например в тот год, когда она узнала о бесславной кончине короля Карла. Он умер пленником, вдали от людей, свергнутый знатью. По слухам, смерть настигла его в башне замка Тьерри. Тогда мнения монахинь разделились – некоторые считали ужасным то, что так поступили с королем, другие же говорили, что он заслужил такую смерть – «после всего содеянного». «Его сердце трусливо», – повторяли они слова местной знати. Слишком много власти Карл передал в руки Гагона, слишком настойчиво толкал народ на восстание.

Мать настоятельница тогда воздержалась от каких-либо суждений. Она знала о короле больше, чем кто бы то ни было из монахинь, и ей было трудно жить с мыслью о том, что его жертва была напрасной. Напрасно он заключил мирный договор с норманнами, напрасно продал свою дочь, чтобы заполучить Лотарингию. В конце концов он потерял не только север королевства, не только свою дочь и пресловутую Лотарингию, но и корону.

– Матушка?

Она очнулась от мыслей. Мать настоятельница привыкла раздумывать часами. И в это время за ней редко наблюдали посторонние.

Арвид уставился на нее – с нетерпением, как ей показалось.

– Конечно… это нелегко, – пробормотала она.

И вновь настоятельница высказала лишь часть своих мыслей. «Нелегко жить с этим. И нелегко простить меня», – хотелось ей сказать.

Юноша кивнул.

– Я – это я, и иногда мне кажется, что я смирился с этим, но потом… – Он запнулся.

– И все же я рада, что она открыла тебе правду.

Арвид пожал плечами.

– Иногда я жалею о том, что она не солгала мне.

Настоятельница знала, о чем он говорит: ложь делала человека одиноким, но в то же время жить становилось легче.

И все же сейчас Арвид был рядом с ней, а жизнь вовсе не казалась ей легкой. Пришло время поговорить с монахинями.