Второе счастье - Игорь Черемис

рук и душевного равновесия. Нужно было смыть с пеленок коричневую субстанцию, замочить их в растворе марганцовокислого калия, а потом просто прополоскать. Несколько дней я подбирал нужную концентрацию, а потом лишь пользовался плодами науки, удивляя тёщу своим бодрым видом и каким-то непомерным расходом пеленок — их ткань не была предназначена для регулярного контакта с агрессивным веществом. Но меня подобный размен вполне устраивал.

Продавщица проглотила эту историю и прониклась трудностями отцовства. А я вспомнил, как в начале девяностых эта марганцовка тупо пропала из аптек. Убрали её примерно по той же причине, по которой я её сейчас купил.

Дело в том, что перманганат калия был чудо-окислителем; из-за этого, кстати, и с пеленками происходили всякие нехорошие вещи. При нагревании он как сумасшедший выделял кислород — в таких количествах, что горело даже то, что теоретически не может гореть. При вдумчивом подборе наполнителей можно было достичь самых разных результатов — от эффектного, но безопасного хлопка до настоящего взрыва с хорошим бризантным действием. Нам про это рассказывали на курсе неорганической химии, но скрывали суть за нагромождением безумных формул и задач с запутанными условиями, поэтому многие оставались в неведении. Мне же всё это попалось потом в интернете — и я очень удивился, когда выяснил, что спустя столько лет что-то ещё помню[10].

Кроме того, я знал одного паренька, который весьма неплохо разбирался в приготовлении взрывчатых веществ из подручных материалов. Вернее, я должен был узнать его в будущем, мы познакомились лишь на втором курсе, но он и сейчас учился в нашем институте — на первом курсе, просто на другом факультете. Я подумал, что надо чуть ускорить процесс нашего с ним знакомства, чтобы получить у него пару консультаций.

Мы с тем пареньком сдружились достаточно крепко. И он был, пожалуй, одним из немногих людей, которых я искренне хотел спасти от уготованной ему участи. Его отчислят на третьем курсе, за хранение в общаге какого-то безумного количества пикриновой кислоты. Насколько я помнил, он тогда совсем берега попутал из-за собственной крутости — после устроенного на Новый год фейерверка в прилегающем к студгородку лесопарке стал звездой общаги, и его обуял грех гордыни. Но и воздалось ему по грехам в полной мере — после отчисления его призвали, он попал в Афган и вскоре вернулся оттуда в цинковом гробу[11].

Не то что я хотел с помощью полкилограмма марганцовки решить все проблемы этого мира и свои собственные, но меня грела сама мысль и его наличии в моей сумке.

Глава 6. У

дверей заведенья

— Алла, а кто такой Боб?

Мой вопрос застал её врасплох, она замерла посреди комнаты с кучей постельного белья в руках и как-то беспомощно посмотрела на меня.

Я сидел за столом и делал вид, что ответ на заданный вопрос меня совсем не интересует, а сам я всецело занят разглядыванием грязных штанов, которые хорошенько извазюкал, пока ползал по газону. По-хорошему, их нужно было стирать, но тогда до завтра они не высохнут, а завтра у меня намечался выезд в общество. У Аллы тоже, но она пока была не в курсе моих планов.

Ответила она лишь после длинной паузы, но лишь сильнее всё запутала.

— Это… я говорила о нём… он меня с Димой познакомил… Но я даже не…

Пришлось задавать дополнительные вопросы, чтобы понять, что именно когда-то происходило в жизни этой девушки. Но всё оказалось проще простого.

Алла поступила в свой педагогический и уже в самом начале первого курса закрутила роман с этим Бобом — так-то его звали Борисом, но он предпочитал всё иностранное, в том числе и имя. Боб учился там же, но на год старше и на другом факультете, как-то связанном с художествами и графикой; по возрасту он должен был уже окончить третий курс, но что-то у него не сложилось со сдачей экзаменов и зачетов, и один год — судя по справкам — он провел в какой-то клинике с очень серьезной травмой.

Роман был относительно бурный, во всяком случае, со стороны Аллы — она, похоже, всегда была слегка активной. Или ей просто льстило внимание со стороны более взрослого юноши. В какой-то момент Боб познакомил её с Врубелем, с которым учился в одной группе, и причастил к полуподпольной музыкальной культуре. Дело уверенно двигалось к более тесным отношениям, но в какой-то момент Алла испугалась — или этот Боб сделал что-то нехорошее, она не сказала толком, а я не стал уточнять — и решительно порвала с ним любые связи.

Боб пытался извиняться, просить прощения, но Алла оказалась стойким оловянным солдатиком и своего решения не переменила; я не исключал, что в тот период было всякое, но принял её версию. В итоге Боб отступил, Алла выдохнула и продолжила жить по собственному разумению. Она уже была знакома с Иркой, они обе пытались найти подходящих женихов, но неудачно. Алла заводила какие-то знакомства, кто-то ей даже сильно нравился — но все ухажеры в какой-то момент просто исчезали с её горизонта. Правда, некоторые из них сначала могли переключиться на Ирку — поэтому насчет меня они заключили отдельный договор, что меня неприятно кольнуло. Но в целом Алла не понимала, что происходит, они с подругой перебрали тысячу вариантов, но так ни до чего и не додумались.

Впрочем, теперь всё прояснилось — во всяком случае, для меня.

— Скорее всего, он следил за тобой, — объяснил я. — Не знаю, как, сам, с помощью своих приятелей, ещё как-то — но следил. И как только у тебя что-то намечалось, к тем ребятам подходили другие ребята, которые делали им внушение самым серьезным образом. А когда тебя так настойчиво предупреждают что-то не делать и обрисовывают, что будет, если ты не послушаешься… Проще поступить так, как предлагают. Безопаснее, и лицо целее будет.

— В смысле — внушение? — не поняла Алла.

— Да обычное. Мол, отвали от Алки, иначе мы тебя изобьем. А если не послушаешься, изобьем ещё раз. И ещё. И будем бить столько, сколько потребуется.

— О, — она закрыла рот ладошкой.

— Вот тебе и «о», — я улыбнулся. — Некоторые мужчины считают, что отказ женщины их оскорбляет. Ну и начинают мстить и гадить — по мелочам, но неприятно.

— И к тебе тоже приходили?

— Сегодня столкнулся, Нет-нет, всё нормально закончилось, я не пострадал, — ну да, пострадали только моя гордость и мои штаны.

Я не стал говорить Алле, что ничего ещё не