Безупречный - Элси Сильвер

он по-прежнему не поднимает глаз. Ретт явно пробует какую-то технику глубокого дыхания, основанную на свисте воздуха в его ноздрях.

Моя глиняная кружка со звоном ударяется о стол, когда я протягиваю другую руку к его широкой спине. Я колеблюсь, рука дрожит над его простой белой футболкой, потому что я серьезно сомневаюсь насчет того, стоит ли прикасаться к нему.

Это немного похоже на попытку просунуть руку между досками забора, чтобы погладить незнакомую собаку. Они могут быть очень хорошими мальчиками, которые любят внимание. Или они могут укусить тебя.

Но я эмпат. И ответственная за порядок. Я вижу исходящее от него разочарование. Объятия всегда помогают мне почувствовать себя лучше, но я не собираюсь обнимать его — в основном потому, что мне это доставит гораздо больше удовольствия, чем положено профессионалу. Однако нежное похлопывание по спине никогда никому не причиняло вреда.

Так что я опускаю руку ему на плечо. Сначала сжимаю его, но Ретт вздрагивает и делает глубокий вдох, будто ему больно.

Я убираю руку. Когда Ретт никак на это не реагирует, не пытается отодвинуться от меня, я кладу руку назад, на этот раз немного ниже. Провожу ей по гребню его лопатки через ткань футболки.

Я описываю рукой мягкий круг, как это делал со мной мой папа, когда у меня были тяжелые дни. Он сидел в кресле рядом с моей больничной койкой и часами растирал мне спину. И он никогда не жаловался.

— Я была нездорова в подростковом возрасте. Мне сделали операцию, которая пошла не так, — тихо говорю я, позволяя себе вспомнить то время. — Я провела много времени в больнице. Какое-то время я даже думала, что никогда не покину ее. И тогда я придумала новый взгляд на вещи. Тебе интересно услышать о размышлениях вечно оптимистичного подростка?

— Конечно. — Его голос звучит напряженно, и он сильнее прижимает ладони ко лбу.

— Если бы это были твои последние мгновения на земле, ты бы ушел счастливым?

Его ответный вздох прерывистый. Он прочищает горло.

— Нет.

— Но почему? У тебя так много всего есть. Ты так многого добился. Ничья жизнь не идеальна.

Теперь он сидит прямо. Янтарные глаза смотрят на меня так, словно я, возможно, не та дьяволица, за которую он меня принимал.

— Ты читала обо мне в Интернете? Это все просто, — он издает грустный смешок, — глупо.

— Да, — соглашаюсь я, мрачно кивая и убирая руку.

— Я получил электронное письмо от твоего отца с предложением раскрутить все так, будто я шутил о ненависти к молоку.

Я слегка поворачиваюсь к нему, потягивая обжигающе горячий кофе и вдыхая его аромат.

— Ты мог бы.

— Но я не хочу этого делать.

Я наклоняю голову.

— Почему?

Он всплескивает руками в отчаянии.

— Потому что это правда! Я чертовски ненавижу молоко. И это не должно быть преступлением.

Мои щеки подергиваются, когда я изо всех сил пытаюсь сдержать улыбку, у меня вырывается хриплый смех.

— Видишь? Ты смеешься надо мной. — Он проводит рукой по щетине на подбородке, прежде чем провести пальцем по моему лицу в форме буквы «U». — Ты была такой с того первого дня в офисе. Эта маленькая ехидная ухмылка.

Теперь я сажусь прямо, а он снова опускает взгляд.

— Ретт. — Он закатывает глаза и избегает любого зрительного контакта со мной, как капризный ребенок. Я наклоняюсь вперед и прижимаюсь своим коленом к его. — Ретт.

Когда он обращает все свое внимание на меня, мое сердце бешено колотится в груди. Ни один мужчина не имеет права выглядеть так хорошо, как он. Темные ресницы, квадратная челюсть.

Одним движением головы я возвращаю себе концентрацию.

— Я не смеялась над тобой. Я смеялась над этой ситуацией. Потому что знаешь, что я думаю?

— Ага. Что я тупой ковбой.

Я вздрагиваю, морща лицо.

— Нет. Я думаю, они раздули это настолько сильно, что я не могу удержаться от смеха. Кого, черт возьми, волнует, что ты предпочитаешь пить? Я смеюсь, или ухмыляюсь, или что бы ты там ни думал, потому что вся эта ситуация настолько оскорбительна и притянута за уши, что, если бы я не смеялась над ней, то сразу бы уволилась с работы и стала личным тренером.

Он тупо смотрит на меня, его глаза бегают по моему лицу, словно он ищет доказательства того, что я шучу.

— Если я слишком много думаю об этом, это заставляет меня злиться из-за тебя. А я не хочу злиться.

Он смотрит вниз на свои руки и крутит серебряное кольцо на пальце, прежде чем прошептать:

— Хорошо.

Боже, для него действительно стало обычным быть уязвимым, неуверенным в себе маленьким мальчиком. Я снова толкаю его в колено.

— Хорошо, — повторяю я. — Ты собираешься сказать мне, почему ты так сильно ненавидишь молоко?

— Когда-нибудь пробовала сырое фермерское молоко? — спрашивает он.

— Нет.

— Ладно. Ну, оно густое, желтое и жирное, и у нас в детстве была корова, и мой папа заставлял нас пить по стакану каждый день, и я почти уверен, что это на грани жестокого обращения с детьми. Теперь мысль о том, чтобы сесть и просто залпом осушить целый стакан… — Он вздрагивает. — Я никогда не был так счастлив, как в тот день, когда умерла та корова.

— Это слишком! — Я разразилась смехом. — Впрочем, звучит ужасно. Признаю.

— Я определенным образом травмирован. — Его щека вздрагивает, и он одаривает меня мягкой улыбкой. Настоящей, от которой у меня в груди порхают бабочки.

У нас только что случился какой-то прорыв? Похоже на то. Но пока что этот парень доставляет мне неприятности. Так что, возможно, я ошибаюсь.

Что я знаю наверняка, так это то, что от меня пахнет потом и я ужасно выгляжу. Поэтому я заставляю себя встать, не осознавая, насколько близко нахожусь к Ретту. Наши колени соприкасаются, и его глаза останавливаются на них.

Я резко втягиваю воздух и собираюсь уйти. Мне очень нужно в душ, но я останавливаюсь в дверях, обдумывая наш только что состоявшийся разговор. Когда я оглядываюсь через плечо, то замечаю, что его взгляд устремлен ниже, чем следовало бы. Ретт мгновенно поднимает глаза к моему лицу. Мои щеки пылают. В конце концов, Ретт Итон только что смотрел на мою задницу в спортивных брюках.

Должно быть, поэтому мой голос звучит более хрипло, чем обычно.

— Не занимайся этим, если не хочешь. И не позволяй Кипа принуждать тебя.

Он сжимает губы и кивает мне. Потом я ухожу. Направляюсь в душ.

Холодный.