Разрешение на жизнь - Михаил Климман

Человек во времени движется не горизонтально, а вертикально, головой и плечами пробивая жизненные слои, как растение слой за слоем почву. К голове и плечам прилипают старые, сухие листья, пыль, мелкие камушки. С другой стороны, сопротивление плотной среды соскребает с тебя то, что налипло на нижних слоях. Иногда на беззащитную голову сверху может сесть бабочка, иногда – мокрый слизняк. Через что ты проходишь – от тебя практически не зависит, что уносишь с собой и что оставляешь, – только в твоей воле…

Вот и сейчас Андрей ногами стоял в аэропорту, а голова и руки оказались уже там, в не очень понятном и далеко не во всем симпатичном мире антиквариата.

Подошла его очередь к пограничникам, и он протянул паспорт. Рыжая пограничница окинула его профессиональным взглядом, шлепнула визу в паспорте и равнодушно нажала на кнопку, открывая турникет.

Дорин вступил в «никуда». Его всегда очень забавляла эта сумасшедшая придумка какого-то доморощенного философа: ты вроде бы еще в России, или в Германии, или в Таиланде, а на самом деле – нигде.

Однажды на какой-то вечеринке у знакомого юриста он попытался получить ответ, какие законы действуют в экстерриториальном пространстве. «Российские…» – ответил юрист, не задумываясь. «Но ведь там – не Россия…» – возразил Андрей. «Но как же не Россия?» – развел руками юрист. Он несколько раз открывал рот, пытаясь что-то сказать, но сразу закрывал его. Потом махнул рукой и, покачивая головой, отошел.

Дорин в шесть тысяч четыреста восемьдесят второй раз тоже покачал головой и выбросил из нее все посторонние мысли. Надо было сосредоточиться на предстоящих переговорах. Лететь до Праги всего ничего – полтора часа, и надо за это время детально продумать план действий.

Почему огромная библиотека Лабунца оказалась в Чехии, Андрей не знал. Как говорил покойный Игорь, отправка в Россию у него была именно из Братиславы, а не из Праги. Но было то, что было. Почти полгода, пока библиотека лежала в столице Словакии, Дорин искал возможности к ней подобраться, следующие полгода выяснял, куда она делась. Лишь только случай и хорошие отношения между шереметьевскими ребятами из службы перевозок и их словацкими коллегами помогли выяснить, что двадцать шесть коробок книг теперь находятся в Чехии.

Оказалось, что человек, некий Ярослав с труднопроизносимой фамилией, в которой шесть букв из восьми были согласными и который с таким опозданием получал книги в Братиславе, учился в одном классе с кем-то из работников службы перевозок. Этот-то работник и сообщил в Москву, что багаж на этот раз поездом отбыл в Прагу, и он же дал все координаты своего бывшего одноклассника.

Дорин поднял голову. Неподалеку от него сидел высокий мужчина лет шестидесяти с коротко подстриженными седыми волосами, который показался ему знакомым. Мужчина внимательно читал немецкую газету. «Нет, показалось…» – подумал Андрей.

Ему предстояла непростая задача – убедить совершенно незнакомого человека отдать постороннему чужое имущество. Они с Леной долго обсуждали этот вопрос, и сейчас Дорин вез с собой заверенную нотариусом копию завещания Игоря, доверенность от Лены на получение любого принадлежащего ей имущества и тетрадку со списком книг, когда-то выданную Дорину Лабунцом в Сингапуре. Если этот Ярослав – нормальный человек, документов ему должно с лихвой хватить. Если же нет – никакие бумаги не помогут. Единственное, что могло помешать – неясность, под какой фамилией Игорь бывал на Западе. Человек с таким множеством лиц мог здесь оказаться и негром из Зимбабве.

Справа раздался какой-то шум. Дорин поднял голову и увидел, что человек, показавшийся ему знакомым, отложил газету и уставился в пространство странными, несколько выпученными глазами. Такой взгляд бывает у людей, когда они вдруг обнаруживают что-то важное, чего раньше не замечали. Наверное, такие глаза были у Архимеда, когда он голый несся по улицам Сиракуз, выкрикивая свою знаменитую фразу. Хотя скорее выпученные глаза и отсутствующий взгляд свидетельствуют о некой заторможенности. Но что мы на самом деле реально сегодня знаем о древних греках? Может, у них так – голым по улицам – и выражалась заторможенность?

Человек потряс головой, словно пытаясь проснуться, и шевельнул губами. Андрей узнал его – это был тот самый мужчина, спутник Гуру, который вчера на открытии Елениного салона так нагло пялился на его жену, а потом как-то глупо перевел разговор на брошку. Наверное, не стоило ему, Дорину, быть таким резким. Как же его имя? Сайт?

Неожиданно человек вскочил и вдруг резко хлопнул себя по бедру. В следующую секунду глаза его расширились, и он рухнул на пол. Дорин, не раздумывая, бросился к нему, успев краем глаза заметить, что невысокая женщина, которая сидела до этого за спиной Найта («Эврика, его зовут Найт!»), встала и быстро пошла влево, по направлению к мексиканскому ресторану.

Андрей поднял антикварный журнал, валявшийся рядом, наклонился над Найтом, профессионально тронул сонную артерию, проверяя, жив ли он. Внезапно глаза его открылись.

– А-а-а… – протянул он, глядя на Дорина и явно узнав его, – die Brosche, а по-русски – брошка…

– Что с вами? Вам нехорошо?

– Найдите шахматы, – не очень отчетливо сказал Найт.

– Что-что? – не понял Дорин.

Он впервые видел, чтобы вот так, прямо на его глазах, умирал человек. Рука Найта судорожно дернулась, роняя на пол паспорт с вложенным в него билетом. Глаза начали закрываться, дыхание становилось прерывистым. Он уходил туда, где его, наверное, ждали, как ждут всех нас, когда есть кому ждать.

Но последним усилием Найт вернулся на секунду назад, в этот неправильный мир. Он открыл глаза и, глядя, как показалось Андрею, на антикварный журнал, сказал:

– Шахматы, бабочка, ферзь…

И умер.

Подошедший милиционер поднял с пола паспорт, открыл его и, с трудом разбирая латинские буквы, прочитал:

– А-ле-кса-ндр И-ван Лу-джин… – и добавил, глядя на длинное безжизненное тело на полу: – Русский, что ли? Александр Иван – это, наверное, по-нашему, Александр Иванович?

Но никакого Александра Ивановича не было.

28 марта, вторник

Дорин проснулся от непонятного звука и несколько секунд лежал, пытаясь сообразить, где он и что здесь делает. Провел рукой по постели – Лены не было. Опять донесся тот же звук, похожий на крик. Сообразив, что это плачет Сонечка, Андрей скатился с постели, вскочил и тут же рухнул, потому что наступать на травмированную ногу было все еще больно. Так-то она не болела, но против неожиданной, резкой нагрузки возражала. Он подогнул ее и запрыгал по коридору в сторону плача.

Не здесь, ага, вот, конечно, в детской. Он распахнул дверь и расплылся в улыбке. Лена, которой после кесарева ни в коем случае нельзя было напрягаться, лежала на боку на большой кровати и кормила дочь. Сонечка, закрыв глаза, усердно работала беззубыми челюстями. Абсолютно идиллическая картинка «Материнство» из сусальных книжек конца девятнадцатого века. Единственное, что он пока не научился различать, то ли дочь ела во сне, то ли засыпала во время еды. Как вчера сказала Лена со слов врачей: у ребенка сейчас только одно дело – расти, а для этого есть, спать и какать.