Линейный крейсер "Михаил Фрунзе" - Владимир Коваленко

Так националисты и поступили.

Патрилос смотрел на то, что у них получилось, и понимал: испанцы – не русские. Наши утыкали бы корабль стволами, как ежика иглами, а тут… Одну из четырех башен, концевую, установить не успели? И не надо, зияет пустая палуба. Зато на месте батареи вспомогательного калибра -зоопарк. Торчат из башнеподобных щитов стодвадцатимиллиметровки – эти орудия явно предназначались эсминцам. Рядом, в открытую, красуются итальянские зенитные «сотки», запрокинуты в серое небо стволы скорострельных «пом-помов». Всякой твари по паре на борт… а если с другого борта набор такой же, то по две пары.

И все-таки крейсера вошли в строй, воюют, а законному правительству против них выставить нечего. Точней, нечего выставить днем: для ночного боя у республики есть отличные эсминцы, новенькие, до гражданской войны в строй успел вступить только один. Зато днем рассчитывать приходится на легкие крейсера «Либертад» и «Мигель де Сервантес», а они на то и легкие, что против тяжелых не вышли ни калибром, ни броней. Даже в недовооруженном виде корабли франкистов оказались королями дневного моря – до этого дня и часа. Они привыкли быть сильней, тем тяжелей им представить, что за пеленой дождя прячется неясная, но абсолютно превосходящая сила, у которой есть лишь один недостаток – она не может вмешаться, пока фашисты не дадут повод. Ну, с поводом они не замедлят. С тяжелых крейсеров видят беззащитный транспорт на шесть тысяч тонн, в трюмах -оружие, которое может повернуть ход благополучно складывающейся гражданской войны. У франкистов не то, что выбора, нет мысли о том, что выбор следует делать.

Над головным крейсером взлетают флаги, мерцает яркая точка прожектора. Обычное требование: лечь в дрейф, приготовиться к досмотру. И, отчего-то, прекратить работу радиостанции. Это обычно для рейдера у чужих берегов, но не для сильнейшей эскадры, что господствует в море.

Неужели – догадываются?

– Мятежники, – выплюнул капитан, дочитав послание. -Сколько бы их ни признавали воюющей стороной, чувствуют себя пиратами.

Патрилос промолчал, только внутри проснулся с молодости забытый страх перед чужим боевым кораблем, да зашевелилось чутье черноморского контрабандиста. Никуда оно за годы партийной карьеры не делось, напротив – натренировалось и очень помогало. На загранрейсах случались попытки провезти всякое. Помполит обычно пресекал, но иногда – способствовал. Если была на то просьба одного доброго знакомого в черном с золотом кителе, или его друзей, кителей не носивших. Другие службы им не интересовались… и однажды Иван Павлович поинтересовался у знакомца: почему только они? Почему не ГПУ, не армейская разведка, не Коминтерн, в те годы лихорадочно активный?

К собственному удивлению, получил ответ – обстоятельный и развернутый.

– Ви-таки всерьез полагаете, что за вас никто не знает? -спросил морской агент. – Не врите себе, само то, что я с вами имею этого разговора, значит, вас-таки уважает не только Молдаванка и Пересыпь, но и где-то еще.

Разговор шел в Одессе. Пиво, раки, статуя Дюка, не выветрившийся до конца дух старого порто-франко. Тут даже у лица, закончившего прежний Морской корпус, характерный говорок проявится.

– Ви-таки правда верите, что таскаете туда-сюда государственные тайны высшей пробы? Или разжигаете с той ленинской искры мирового революционного пожара? Так если да, то ви либо адиёт, либо провокатор. Просто если кому-то нужно, не слишком таясь, передать чего-то интересного до советской морской разведки – вот им он, Яннис Патрилос, помполит и контрабандист у в одном лице. И эти кто-то, друг мой, обычно состоят на окладе в известных органах своих стран. Настоящий революционер или тайный агент до вас и близко не сунется, если он не больной на всю голову. Зато и прятаться вам приходится только от лишних глаз, до которых можно добавить и тех пограничников-таможенников. Таки я слышу облегченного выдоха? Это уже хорошо… Меня радует, что у вас имеется здоровая осторожность.

Спасибо, трусом вслух не назвал.

За два месяца до встречи с чужими крейсерами знакомый также обошелся обтекаемыми словами. «Осторожный», «солидный», «взвешенный». Если коротко – просил присмотреть за вовсе молодым, недавно из училища, парнем, которого комсомольский билет и горячее сердце сорвали с мостика новенького тральщика – на судно-ловушку. Теперь куратор говорил иначе, не беседовал по-свойски, но ставил задачу.

– Ваш новый капитан из тех, кто склонен умирать за Отечество, – говорил, – а это он зря. Мне нужно, чтоб и дело было сделано, и ценные кадры остались за Отечество жить. В том числе и этот молодой человек. Нет, ничей он не сын… Сами знаете, кто сказал: «Кадры решают все». Только из-за этого и сую вашу голову в пасть… ну, сами придумаете, кому. Для того, чтобы вы, Иван Павлович, побольше людей вытащили. Хотя бы просто в процессе спасения собственной шкуры.

Куратор пожал плечами, улыбнулся – чуток виновато. Мол, такие дела, я решил рискнуть твоей жизнью ради чьих-то еще. Ничего личного. На прощание отвесил сомнительный комплимент:

– Временами мне кажется, что вы старше, чем кажетесь, лет на двадцать. А то и больше.

– Служба старит, – буркнул Патрилос.

Сам он прекрасно понимал, что дело не в летах.

Куратор намекнул: ты, братец, несмотря на то что коммунист с происхождением из «социально близких», а именно сиречь уголовных, элементов – личность старорежимная, если не ветхозаветная. И твое чутье на опасность – часть древнего образа шкипера-пройдохи. Такие пенили моря во времена Магеллана и Колумба, конкурировали с Синдбадом в доходах и небылицах, вели черные пятидесятивесельные корабли на Трою.

Только даже хитромудрому Одиссею под прицелом восьмидюймовок стало бы весьма неуютно. Чутье не говорит -кричит: можно уйти! Погода дрянь, волна нос не захлестывает, но ощутимо лупит в скулу корабля, крадет скорость. Крейсерам полегче, больше корабль – больше выигрыш. И все равно можно играть. До береговых батарей Барселоны часа три хода. У испанцев экипаж зеленый, крейсера только со стапелей… Да с такой волны франкисты за всю погоню могут не попасть ни разу!

Увы, тогда выйдет, что пираты – в своем праве. Потому капитан приказывает сбавить ход до самого малого. «Комсомолец» смиренно сигналит фашистам: «Меньше дать не могу, боюсь потерять управление на волне».

На лице капитана оскал.

– Прикажут встать совсем – придавлю катер с досмотровой партией. Случайно…

– Экипаж, – напоминает Патрилос. – Погода и так не способствует спасению утопающих. Может, попробуем подвести их под береговые батареи? Подрывные заряды рванем уже на внешнем рейде Барселоны. Если франкисты по нам хоть один залп дадут, сойдет за боевые повреждения. Спускать шлюпки, когда волна отрезана молом, не в пример удобней.

В ответ – злой взгляд.

– Действуем по плану. Погода, – еще один оскал, – вполне благоприятна.

Даже так.

Самое печальное, мальчишка прав. Весь расчет – на то, что крейсера сбросят ход хотя бы до малого. Разогнаться заново времени у них не будет! Чем гаже погода, тем позже враг заметит скрытую за пеленой дождя угрозу.