Ночь борьбы - Мириам Тэйвз

лесу, где она собралась потерять девственность с как-его-там.

– Так и сделала, ага?! – сказала бабуля.

– И открытку, – добавила мама. – Что-то вроде поздравительной открытки «с любовью и наилучшими пожеланиями» и все такое! Мне было шестнадцать!

– Вы можете больше не говорить об этом? – сказала я. – И чтобы никто не вздумал дарить мне подарочную корзину, когда мне исполнится шестнадцать.

Бабуля сказала:

– Да ладно, Суив! Это же секс! И что такого! Большое дело!

Мама смеялась и запрокидывала голову. Я заволновалась за Горда.

– У тебя случится выкидыш, – сказала я. Мама и бабуля засмеялись еще сильнее. Я положила маме на живот подушку, и они захохотали еще громче, как демоны. Мне хотелось врезать им обеим по морде и убежать из дома.

– Ладно, ладно, ладно, – сказала бабуля. – Суив, прошу прощения, что расстроила тебя, но… – Она снова начала смеяться.

– Ой, да ладно, Суив, – сказала мама. – Это не ужасно, то есть с тем-как-его-там было как раз ужасно, но вообще это прекрасно…

– Хорошо! – сказала я. – Тогда давай, убей Горда! Займись сексом с древними мужиками! Мне все равно! Ты злая!

Бабуля сказала:

– Ладно, ладно, хо-о-о-о-о-о, давайте остынем. Так. Знаете, я записалась на новый курс для пожилых в университете?

– О, хорошо! – сказала мама.

– Фальшивый энтузиазм, – сказала я. Они слишком старались говорить о других вещах. Им действительно приходилось прикладывать все усилия, чтобы не говорить о всяких извращенных штуках.

– О чем будет курс в этот раз? – сказала мама.

– О Леонарде Коэне, – сказала бабуля.

И потом, не поверишь, они снова заговорили об этом!

– Он был настоящим ловеласом, – сказала бабуля. – Так Мюриэль сказала. Она знала кого-то, кто знал его в его лучшие времена.

– Да, – сказала мама. – Знаешь, у него очень много последователей. В каком-то смысле он был сексуален. Как будто ты просто знаешь, что он будет уделять тебе все свое внимание в течение двадцати четырех часов или около того, а потом ты никогда его больше не увидишь.

Бабуля сказала:

– О, я не знала об этом!

– Поверь мне, – сказала мама. А затем: – Эй, да, а когда ты в последний раз…

– Вступала в сношение? – сказала бабуля. – Что ж, посмотрим! Это определенно было не в этом веке!

Мама сказала «вау». Бабуля продолжила:

– Ну, если у меня недавно и было сношение, я определенно не смогу этого вспомнить!

Они снова засмеялись. Горд болтался внутри мамы. Ну все. Они ужасны. Они извращенки. Они убийцы младенцев. Они одержимы этим. Это было для них навязчивой идеей, как битва за «Снежный городок» – для меня. Я ушла в бабулину комнату, включила ее Нетфликс и посмотрела фильм о взрыве атомной электростанции и как все на ней превратились в жидкость.

6

Сегодня утром у мамы снова было плохое настроение. За ночь ничего не разбилось. Прежде чем уйти, она двести раз высморкалась и рассыпала повсюду комки салфеток, которые я подбирала щипцами для барбекю и выбрасывала. «У меня насморк, а я не могу брызнуть в нос гребаным стероидным спреем из-за Горда! Тело производит один литр слизи в день!» Ее плевки маслом орегано оставили следы на кухонной раковине. Я говорила ей, что для того, чтобы смыть их, достаточно одной секунды, но это экономит мне кучу времени! Когда плевки засыхают, мне приходится доставать зеленую губку и их оттирать. По крайней мере, за ночь ничего не разбилось. Я уже это говорила? Я подобрала с кухонного пола батарейки для слуховых аппаратов, кусочки пазла с фермой амишей и макароны. Бабуля сказала: «Удачи, повеселись, не перенапрягайся!» Я обняла маму за талию и прошептала Горду, что люблю его. Я сильно сжала ее. Мама потерлась сопливым носом о мои волосы. Она сказала: «Не обнимай меня слишком сильно, а то на тебя выльется целый литр слизи». Все, что она делает в своей жизни, – это говорит про слизь. Все, о чем говорит бабуля, – это опорожнение кишечника. Затем мама пробормотала что-то еще и хлопнула входной дверью.

– Твоя мама не сказать чтобы человек-жаворонок, – сказала бабуля. Она натирала руку вольтареном. Ее вены были похожи на вздутые трубы с голубой водой, как на «Водяной горке» в Диснейленде.

– Она вообще никакой не человек! – сказала я.

– Думаю, она человек сумерек, – сказала бабуля. – Человек заката. Когда весь тарарам дня подходит к концу. Твоя мама – сумеречный человек.

У нас с бабулей была редакционная встреча.

– Что я могу сделать для тебя сегодня, Суив? – спросила она меня. Я сказала, что сегодня дедлайн ее письма Горду. Оно готово?

– Да, мэм, – сказала она. – Частично.

Я сказала:

– Бабуля, ты когда-нибудь слышала выражение «дедлайн – это не просьба»?

– Только что услышала! – Может, она и слышала его раньше, но она больше не может помнить такие вещи, как изречения про дедлайны. Она написала свое письмо от руки на разлинованной желтой бумаге.

– Я что, просила у тебя свиток? – сказала я. – Ты украла это из Музея древней истории? Ограбила какого-то фараона? Я не могу это прочесть!

– Ой, да ладно, – сказала бабуля. – Брось!

Я попыталась прочитать ее письмо и не смогла.

– Я не могу прочесть твои каракули, бабуль!

Бабуля сказала, что следующим уроком будет чистописание.

– Чистописание! – сказала я. – Что, черт возьми, такое – чистописание?

Бабуля решила, что я должна дважды обежать квартал, чтобы избавиться от своего мандража, но я сказала, что не стану этого делать, пока не прочитаю ее письмо. Она выхватила его у меня и сказала, что прочтет вслух. Я попросила бабулю сделать это дважды. В первый раз я буду слушать, а во второй – делать заметки.

– Очень хорошо! – сказала она. Она встала из-за обеденного стола и откашлялась. Вот что она прочитала:

«Тебе десять недель, ты размером с кумкват – какое красивое, грязно звучащее словечко, – твоя голова вдвое меньше тела, а руки прикрывают сердце. Защищают сердце, как будто мы в состоянии его защитить. Ты начинаешь пинаться. Если мне удастся подчиниться условиям своего домашнего ареста, мы с тобой освободимся из заключения одновременно, в середине июля. Будет жарко, ты будешь скользким от густой белой слизи и станешь кричать, и может быть, срать черной смолой, будешь как никогда напуган, здравствуй, ненадежный мир, и я буду рядом, а может, и не рядом, но твоя мать и, может быть, даже твой отец, pilgering weiter, будут рядом, а я буду на парковке, или в приемной, или в столовой, или в каком-нибудь темном кабинете, или в любом другом месте, где ждут бабушки, и я буду готова к тебе,