В Москве-реке крокодилы не ловятся - Федора Кайгородова

— Кто ж для истории запечатлеет наши фэйсы?

— Я справлюсь! — заверила я. — Если фэйсы ваши в объектив поместятся!

Матросы засмеялись и вскоре появился капитан.

— Мы и не знали, что пришлют снова вас! — сказал он, как мне показалось, неодобрительно.

— А чем я вам не нравлюсь?

— Просто женщина на корабле не к добру! — ответил капитан.

— У вас разве корабль? — ехидно заметила я. — У вас кран!

— Мы сейчас сменим декорации и станем вполне приличным кораблем! — ответил он. — Ладно, так уж и быть — ради вас будем считать себя краном. Тем более, что кран у нас действительно уникальный! Самая большая в стране, а может и в мире, грузоподъемность среди речного транспорта. Начали, правда, строить еще более огромный плавучий кран, кажется, на пятьсот тонн, но, насколько я знаю, так и не закончили.

Капитан галантно взял меня под руку и повел показывать каюту. Собственную, как он выразился, имеется в виду, каюту для меня.

Не участвуя в светском приеме, в стороне стоял командир спасательных работ Дмитрий Перов и молча взирал на суету, вызванную моим появлением. Он был одет в спортивный костюм и кроссовки. Черты его загорелого и обветренного лица показались мне мелкими и невыразительными, но хороший рост и выправка военного должны были нравиться разборчивым женщинам. Рупора при нем на этот раз не было, и вообще он выглядел, как человек, который остался не у дел и которого это весьма раздражает. Впрочем, и в таком виде он не утратил своей значительности.

Судно сразу же начало готовиться к выходу.

— Я потом посмотрю свою каюту, — сказала я торопливо капитану. — Так интересно увидеть, как снимается с якоря такая махина.

— Ну, ну! — отечески ответил капитан и ушел на мостик.

Застрекотали сначала тонкие механизмы, потом пошли ухать тяжкие молоты, и вскоре ровным гулом наполнились все уголки плавучего дома. Дрогнув железным телом, плавкран подался назад, а потом поплыл, медленно вздыхая и чавкая, словно перемалывая воду квадратными челюстями. Наверное, я все — таки не очень верила, что такая махина может плавать.

В узком русле канала кораблю было явно не по себе, как слону в тесной клетке, но через пять минут мы вышли на простор Клязьминского водохранилища, где плавкран перестал казаться человеческой нелепицей. Его башни словно выпрямились, приобретя горделивую осанку. Его передний кран устремился вверх и вперед, а средний — воспарил над палубой.

Я приступила к своим обязанностям сразу же, как только бросила свой рюкзак на тумбочку. «Хорошо ему запрещать вести записи, — подумала я про следователя, — а как я запомню такое количество информации? Шутка ли, двадцать четыре человека!»

И я, подумав самую крошечку, изобрела собственную систему обозначений. Меня прислали для чего? Чтобы писать репортаж! Вот я и буду его писать. Разными чернилами, как школьник у старательной учительницы. Почерк у меня с детства ужасен, но я его разбираю нормально. Информацию для репортажа буду писать синей пастой, а для следствия — черной, но сокращенно. Разложив на столике свое вооружение: блокнот, ручку, диктофон, фотоаппарат, аккумуляторные батарейки вместе с зарядным устройством, я оглядела все с гордостью и сказала:

— Здесь нет самого главного — моих мозгов!

Но, как показали дальнейшие события, мозги свои я все — таки переоценивала.

Через несколько минут я вышла на охоту.

— Ну — с! С кого начнем? — спросила у капитана.

— Да хоть с меня! Пока я относительно свободен и наблюдаю за погрузкой!

Вскоре плавкран остановился вблизи Степаньково. К нам подошел буксир, груженный продуктами, которые прислали из управления водоканала имени Москвы. Матросы и рабочие подавали мешки и ящики с буксира, а другие укладывали их на палубу. Потом, загрузив продукты на тележку, их повезли на склады. При этом больше всех суетился, покрикивал и звенел ключами маленький человечек в длинном плаще. Капитан же лишь наблюдал за процессом.

— Расскажите для начала свою биографию, Александр Александрович!

— Несмотря на длинную жизнь, биография у меня по — военному короткая. Я окончил училище подводного плавания. Семь лет прослужил на Северном флоте.

— Где? — удивилась я. — Я тоже служила на Северном флоте.

— В Западной Лице!

— Ой, знаю! — я просияла уж вовсе несолидно. — Это от нас недалеко. Я тоже работала инструктором в дивизии, которая дислоцировалась в Ара — губе. А вы в «автономку» ходили? — все это я выпалила одним духом.

— Нет, не довелось! Я ведь давно служил там! Потом десяток лет пропадал на Балтийском флоте на разных должностях, уже на надводных кораблях. А когда на пенсию вышел, устроился в водоканал. С тех пор хожу капитаном, — он помолчал, как будто давая мне урок терпения. — Сначала на буксире. А потом построили вот этот плавкран, семь лет назад. С тех пор я его бессменный капитан.

— Вспомните самое яркое событие на своей работе!

— На работе? Пожалуй, последние события, участницей которых вы изволили быть, и были самыми яркими.

— А в жизни что оказалось самым ярким? Может быть, у вас случалась какая-нибудь необыкновенная любовь? Может, вы вытащили кого-нибудь из огня?

— Нет, ничего такого в моей скучной жизни не было!

— Как же так, а? Вы же подводник? А у них — что ни день, то приключение! — с энтузиазмом воскликнула я, пытаясь затронуть в нем какие-нибудь заветные струнки.

— Да ну, не было ничего такого у меня! — засмущался капитан.

— Ну, хорошо! Какая у вас, к примеру, зарплата? Это не для публикации. Просто я пытаюсь понять вас.

— Относительно небольшая.

— Значит, ваш персонал получает еще меньше? — я удивилась, что здоровые мужики могут работать за гроши. — Ладно, вы на пенсии, а они — то на что живут?

— Кто на что! Нашу семью, к примеру, содержит жена, — он сказал об этом спокойно, как будто, в их семье никогда не было споров, кто хозяин в доме.

— Тогда давайте о личном, наболевшем! — я все более удивлялась его какой — то заторможенности, как будто человек потерял всякий интерес к жизни.

— Наташенька! Я только проверю, в какой склад, какая пошла заморозка и вернусь, — сказал капитан, надевая фуражку, которую он до этого держал в руке.

Я замечала, что полицейские чины, как правило, кладут фуражку на стол, причем ровно между собой и собеседником, как перегородку, в которую нет — нет, да упирается взгляд. Военные же, как люди более деликатные, убирают фуражку с глаз, чаще всего на стул или на вешалку.

Я проводила взглядом этого несуетливого человека в форме с вытянутыми коленками. Морская форма не очень шла к его круглому лицу. У него почти совсем не было морщин, и только усталые глаза говорили, что он пожил, да и повидал немало. Но что — то меня в нем беспокоило. Когда не можешь найти в человек слабую струнку — это вызывает подозрение. Тут одно из двух: либо человек притворяется, либо его гложет какая — то глубокая печаль.