Десять бойцов - Лев Пучков

В село из Хунтермеса приехал молодой инженер в командировку и некоторое время жил у знакомых своего отца, одиноких стариков.

Ну, сами понимаете: жена осталась в городе, парень молодой, горячий… Пригласил соседскую девчонку семнадцати лет – посмотреть журналы, привезенные им из города, – и отметелил ее во всех позициях, насильно, естественно. Когда он ее отпустил, девчонка побежала к отцу и все ему рассказала.

Представьте себе, что бы вы делали на месте этого отца-горемыки? Я, например, успокоил бы девчонку, расспросил подробно о случившемся, взял бы ружье, пошел бы к этому индюку и на месте, без базара, завалил бы его в упор дуплетом из обоих стволов. Да, еще можно было бы отрезать пенис и засунуть ему в рот – для большей наглядности. Полагаю, что точно так же – ну, может быть, не столь радикально – поступил бы любой нормальный мужик, выросший и воспитанный в нашем обществе. А вот отец девчонки сделал следующее: он ее успокоил, тщательно допросил, взял ружье, вывел бедную на огород и пристрелил…

– Мне ее жалко стало, – сказал этот мужик, когда мы поинтересовались, почему он это сделал, – она была очень хорошей девочкой: доброй, отзывчивой, ласковой… Ее все равно забили бы камнями за то, что опозорила род. Зачем зря мучить ребенка? Это же больно – камнями…

Вот этого я понять не могу, и, полагаю, вы тоже вряд ли поймете… Да, кстати: насильника отец завалил из того же ружья спустя десять минут – перекурил спокойно, пошел к соседям и завалил. Отрезал пенис и вставил подонку в рот – для большей наглядности – думаете, я зря про это сказал чуть выше?! Так при чем же здесь девочка? – скажете вы, дикость какая-то! – и, возможно, будете правы. Не понять нам этого. Однако спросите любого горца, что он себе по этому поводу думает. Вам ответят без колебаний, что отец девчонки был прав и что он избрал лучший вариант из всех возможных: и честь рода сохранил, и насильника наказал, и любимую дочь избавил от мучений. Он поступил в соответствии с традициями своей страны, чуждыми для нас, – страны, с которой мы взялись воевать, утверждая, что ее народ – законопослушные граждане России, даже не удосужившись снизойти до элементарного понимания законов и обычаев, составляющих основу жизненного уклада этого народа… Эти законы и обычаи мы постигали уже в ходе боевых действий, искренне жалея, что вместе с нами их не постигают – и никогда не постигнут – те, кто эту войну развязал…

Мне не удалось в тот же день доложить бригадиру о незапланированном изменении сценария операции. До 23.00 телефон Белого загадочно молчал, а позже я звонить не рискнул: не так воспитан, чтобы беспокоить начальство в неурочное время без достаточных для того оснований.

Ночью я спал очень скверно: вертелся под столом как пропеллер и, проваливаясь в кратковременные дремотные ямы, видел странный сон. Снился мне Петька Дрозд, который отчего-то помер и успел разложиться. Его синюшный вздутый труп пытался забраться ко мне в дом через форточку, с любопытством заглядывал в комнату и скалился в злобной усмешке, щелкая зубами.

Промаявшись ночь, я, как обычно, крепко уснул с первыми лучами солнца, но уже в 9.00 был разбужен настойчивым стуком в дверь: прибыл нарочный от бригадира с распоряжением немедля явиться пред светлы очи.

Спустя сорок пять минут я сидел на деревянном табурете в скромно обставленной гостиной бригадирова хауса, косился на мрачно нахохлившегося в углу Кротовского и ожидал, когда «отец родной» соизволит закончить ковыряться палочкой в цветочных горшках, коими были обильно уставлены подоконники.

– Петька Дрозд в хирургии лежит, – разродился наконец Белый, – четыре ребра сломаны… Вчера вечером отрезали селезенку. Почку, возможно, тоже будут резать… Как же он остался в живых? – Бригадир развернулся и пристально уставился на меня немигающим взором.

Хорошее положение выбрал, молодец: свет с улицы бьет мне в глаза и позволяет уловить любое проявление эмоций, в то время как я должен постоянно щуриться, напрягая зрение, чтобы хорошенько рассмотреть лицо собеседника… Как он остался в живых… Хороший вопрос. Я предвидел реакцию бригадира, но не ожидал, что она будет столь острой. Учитывая его консервативную жизненную позицию, можно смело предположить, что Дрозд – покойник. И если Белый так сурово со мной разговаривает, значит, он считает, что я виноват в том, что прямо на месте не лишил жизни эту тварь… Значит ли это, что в наказание меня прямо сейчас заставят исправлять ошибку?

– Поедешь в больницу, к Дрозду, – сказал бригадир и на секунду сделал паузу. Я замер, вот оно! Дрозд, конечно, скотина, он заслуживает смерти, но убивать беспомощного больного после операции?!

– Он лежит в хирургии, четвертая палата, седьмой этаж, – продолжил бригадир. – Вовка поедет с тобой свидетелем… Упадешь на колени и попросишь прощения. Если не простит – придется от тебя избавляться. Вопросы?

Я не поверил своим ушам. Да нет, это он шутит, наверно? Шумно выдохнув, я недоуменно покрутил головой.

– Вы шутите?

– Нет, я так никогда не шучу…

– Он изнасиловал своей огромной елдой десятилетнюю девочку… Вам доложили?!

– Ага, обязательно… Что ж поделать, если у нее папа дебил? Его самого надо было опустить за то, что довел до такого…

– Но ведь девчонка не виновата, что у нее папа дебил!!! Ну представьте: вот если вашу дочь так…

– Э, э, братишка! Ну че ты базаришь?! – обиженно вступился Кротовский. – Ну че за чушь ты несешь, а? Да любой нормальный мужик последние трусы отдаст, когда его родным что-то угрожает! А этот мудак позволил за какую-то паршивую квартиру трахнуть свою жену и дочку! Ну о чем разговор?! И потом – ну я вообще от тебя такого не ожидал… Ты че, совсем с головой не дружишь?! Из-за какого-то урода братву поломал! Ну ты даешь!

– Ну так что – вы едете или нет? – вполне миролюбиво, по-семейному поинтересовался Белый, махнув рукой на Вовку: дескать, хватит, чего зря базарить.

Повисла гнетущая тишина. Я с полминуты рассматривал своих собеседников и пытался укротить возмущение, готовое в любую секунду выплеснуть наружу в самой непредсказуемой форме. Возмущаться было бесполезно: они оба свято уверены в своей правоте – вон с каким-то даже сожалением и укоризной глядят на меня, как на горячо любимого члена семьи, который внезапно впал в тихое помешательство.

– Ну, я вас понял, – констатировал я, шумно выдохнув, и выставил каждому по кукишу – для вящей убедительности: – Вот вам, а не извинялки! Можете меня прямо на месте замочить – я перед этим елдастым роботом извиняться никогда не стану. А когда он выздоровеет, я ему еще и яйца вырву – не хер плодить себе подобных! Так и передайте. Ха! Извиняться! На колени! Ну, спасибо, бригадир – удружил…

– Ты лучше иди, подумай хорошенько, – терпеливо закатив глаза, посоветовал Белый, – потом дашь окончательный ответ. Ты мне нравишься, малыш. У тебя хорошие перспективы. Зачем одним неверным движением ломать себе жизнь?

– Чего думать? Так все ясно, – упрямо набычился я, – нет, и все! Как вы там сказали – избавляться? Ну вот – избавляйтесь от меня как посчитаете нужным. Я свое мнение высказал и менять его не собираюсь…