Глаз урагана - Андрей Дашков

– Мама? – Казалось, он был немного удивлен тем, что проснулся у нее на руках.

– Все в порядке, малыш, – прошептала она, зная, что с нею далеко не все в порядке. Она ощупывала свою шею – те места, где наверняка появятся кровоподтеки, – и пыталась отыскать точку опоры – сначала во времени, затем в пространстве. Бросила взгляд на часы. Пять сорок девять. До рассвета еще слишком долго… Стол. На нем неубранные приборы. Бутылка с остатками вина. Живая елка с игрушками. Телефон. Немое надгробие, под которым – лишь призраки голосов. Она подавила в себе порыв позвонить кому угодно, хоть в справочную железнодорожного вокзала. Только бы убедиться в том, что снаружи все осталось прежним…

Существовала какая-то причина для тревоги – за гранью очевидного и рационального. Наверное, вот так же чувствуют себя животные в запертых клетках за несколько часов или минут до землетрясения. Что-то заставляет их метаться, но что?.. В отличие от животного Дина в полной мере осознавала свое бессилие.

И тут она вспомнила, что снилось ей самой перед тем, как ее разбудил детский крик.

* * *

Стекло. Ей снилось разбитое стекло.

Это было почти красиво – медленный, гипнотический полет треугольных осколков, отливающих то бирюзой воды, то мертвенно-лиловым светом заката; опасные лезвия маньяка, окрашенные кровью солнца; твердые хрупкие грани поддельных алмазов; сломанные ледяные пики, обрушившиеся в пропасть; лодки, падающие парусами вверх в беззвездные небеса; клинки, вспарывающие беззаботную негу бархатной ночи с неумолимостью орудий казни; парящие в вязкой атмосфере кошмара тени заколдованных птиц…

Осколки разбитого стекла летели из темноты и вонзались во что-то уже за границей ее сновидения – там, куда она, может быть, попадет наяву.

На губах остался холод, как будто Дина целовала покрытое инеем зеркало, пытаясь вобрать в себя перевернутую жизнь зазеркалья, но поверхность лишь запотевала, скрывая от нее тревожные образы… Стрелы, пущенные из другого, сумеречного мира, чтобы убить призраков, проникших на ЭТУ сторону.

Напоследок ей приснилась красивая бабочка, пришпиленная иглой. Бабочка трепыхалась; с крылышек осыпалась пыль…

Она сама была этой бабочкой.

* * *

Дина положила мальчика на диван. Казалось, необъяснимый припадок прошел бесследно, но не для нее. Трансформации страшного лица врезались в память, будто жутковатый ролик, рекламирующий упругие свойства резины с помощью гримасничающей куклы. И, возможно, этот ролик станет прокручиваться в ее голове всякий раз, когда она будет прикасаться к сыну и думать при этом, что держит в объятиях самое близкое существо из живущих на свете. Новый, незаживающий и не рассасывающийся гнойник в памяти…

Это было по меньшей мере неприятно. Хуже того – вызывало рефлекторное брезгливое чувство, внутреннее, тщательно подавляемое, но неизбежное содрогание. Все равно что найти змею в своем холодильнике. Или червя в шкатулке с бижутерией. Или засохшего мотылька – «мертвую голову», – неведомо как очутившегося между страницами семейного альбома…

Много ли надо, чтобы отравить материнскую любовь? До сих пор Дине казалось, что это вообще невозможно… Но сейчас ее любовь приобретала тоскливый привкус, будто она должна была неизбежно потерять родного человека или осознала, что уже потеряла. Так какую же отраву она проглотила этой ночью?..

Она подошла к окну и раздвинула шторы. Открывающийся вид всегда казался ей довольно унылым – даже летом, в прекрасную погоду, хотя район считался одним из лучших в городе. Окно выходило на тихий бульвар, ограниченный с севера забором пожарной части, а за нею виднелись крыши особняков, построенных еще в начале прошлого века. И уголок ТОГО САМОГО парка. Слева – вышка, увешанная красными сигнальными фонарями. Справа – колокольня полуразрушенного и до сих пор не восстановленного мужского монастыря. Грязно-белые стены, а на облупившихся участках – кроваво-коричневый кирпич. Старые тополя немного скрашивали неприглядную картину. Сейчас они были похожи на черные пальцы, проткнувшие коросту тумана и едва шевелящиеся в апатии.

Одно время Дина избегала гулять там, где слишком многое напоминало о не столь уж давней трагедии, но постепенно все улеглось, страх рассеялся, призраки отступили и не возвращались даже ночью. Спусковой крючок под невинным названием «Lucky Strike» срабатывал все реже. Неужели сегодня каникулы призраков закончились?

Она всматривалась во мглу, в которой тонули и слепли фонари. На всем лежал стылый отсвет, будто город был всего лишь отражением в ледяной глыбе. Вдруг единственный голубой луч пробился сквозь матовый колпак неба. Кто-то запустил ракету. Та светила совсем недолго, но Дина успела заметить тощую собаку, ковылявшую через улицу на трех ногах. Костлявое воплощение голодной смерти среди наглухо запертых домов, набитых жратвой…

Дина положила руки на батарею центрального отопления. Нервная дрожь прошла. Хотелось думать, что все позади. Здесь она в безопасности. (А ОН?!.) Ей нравилась ее уютная квартира. Так уж сложилось, что все хорошее происходило с ней именно здесь, а все плохое – вне этих стен. Поэтому квартира стала чем-то вроде недвижимого амулета. С собой не возьмешь, зато всегда можно укрыться внутри, переждать непогоду, отсидеться, когда началась полоса неудач, справиться с неприятностями, подавить депрессию. До сих пор амулет не подводил, но вот сегодня, кажется, случилось что-то непоправимое…

Она отвернулась от окна и обвела взглядом комнату. Вещи были настолько привычными, что она уже перестала их замечать. Старое немецкое фоно «Беккер», на котором изредка бренчал Марк, исполняя рэгтаймы, рок-н-роллы или картавя под Вертинского («…знает он, что капитан из Англии не вернется никогда к невесте…»); гравюры (на одной были различимы только летающий сказочный замок и плывущая черепаха); широкие удобные кресла; низкий длинный столик; диван у стены… Сейчас предметы обстановки показались ей притаившимися оборотнями, и другая форма их существования, которую они тщательно скрывали на протяжении краткой человеческой жизни, была абсолютно загадочной…

Оконное стекло тихо задребезжало.

Дина иногда слышала такое, но только не у себя дома. Поблизости не было ни железной дороги, ни трамвайных путей. Она прислушалась. Снаружи не доносилось никаких громких звуков, способных вызвать вибрацию стекла.

Тем не менее оно задребезжало снова.

Если бы Дина сама ощутила дрожь, она решила бы, что произошло слабое землетрясение. Но не звякнули даже хрустальные подвески люстры, отзывавшиеся обычно на малейшее колебание.

Она медленно подняла руки и приложила ладони к стеклу. Ее пальцы были белыми и казались выточенными изо льда, а серебряный блеск колец превратился в тусклый свинцовый отлив. Стекло слегка прогнулось, как будто какая-то сила давила на него снаружи.

Через секунду Дина поняла, что эта сила – ветер.

* * *

Она начала пятиться, все еще не отнимая увлажнившихся ладоней от стекла. Оно было бы пугающе похожим на обмороженное, но еще судорожно дышащее тело с прозрачной твердой кожей и черными внутренностями, если бы не исходивший от него холод…