Глаз урагана - Андрей Дашков

Была какая-то собачья ночь. В том смысле, что на улице было полно нерезаных собак. И я не назвал бы их домашними животными. Они выглядели голодными и опасными, как бегающие плоскогубцы. Мне показалось, что они поглядывают на меня с явным интересом, оценивая доступность куска свежего мяса, упакованного в непрочную ткань и обладающего способностью самостоятельно перемещаться. Наверняка это зрелище пробуждало в них первородные инстинкты. И кто в этом виноват? Конечно же, мясо!

Я не боялся. Я знал, что с ними сделаю, если они посмеют броситься. Некоторое время я отвлеченно размышлял над тем, каково это – быть растерзанным на улице большого города. Представил себе строчку в биографической статье. Не «пал на самое дно и скончался в нищете», не «покончил с собой от несчастной любви» и даже не «повесился в приступе черной меланхолии», а «был съеден стаей одичавших псов в двух шагах от своего дома». Оригинально и заманчиво. Впрочем, о ребятах вроде меня не пишут биографических статей; в лучшем случае я мог попасть в сводку происшествий…

На этот раз все обошлось. Мясо уцелело и продолжало двигаться. У мяса были нескромные желания. Жажда бытия. Оно, видите ли, хотело ощутить полноту жизни. Оно шарило в темноте еще более темным лучом своей нереализованной любви. В нем пульсировала сексуальная энергия. Оно хотело исполнить горячий и самозабвенный танец соития…

Выбравшись на проспект, мясо убедилось в отсутствии патрулей и свернуло головку водочной бутылке. После этого оно припало к горлышку и сделало три обжигающих глотка.

«Всадник» оставался безучастным, а это была почти вожделенная свобода. Но мясо боялось свободы. Оно еще не привыкло к ней. Оно не знало, что делать с таким счастьем. Свобода была действительно огромна; она простиралась во все стороны на миллионы километров и во все времена на миллионы лет, как безграничная вечная пустыня, – и, значит, было все равно в каком месте жить или умереть…

В желудке заработал атомный реактор. Проспект покачнулся, будто палуба океанского лайнера. Где-то в высоте выл ветер и встряхивал гроздья звезд. Здесь, внизу, ветер приподнимал полы моего пальто, трепал потертые джинсы, и я чувствовал себя так, словно прямо из тощих ног растут черные крылья. Слишком слабые, чтобы взлететь. Я испытывал состояние обманчивой легкости – ведь на самом деле я был намертво привязанным дирижаблем и мог подняться в воздух в лучшем случае только на длину каната.

Наконец вдали показалась светящаяся шахматная доска. Я сделал ей «хайль!». Старая рухлядь подкатила к тротуару, позвякивая металлическим корсетом и пуская газы. Я залез в салон, пропахший табачным дымом. Кроме того, совсем недавно кто-то оставил тут приторно-сладкий запах парфюма. Сразу стало ясно, что КОП у таксиста в порядке. Парень был здоров как бык и крепко сжимал своими лапами рулевое колесико.

На то, чтобы добраться к Линде на метро, у меня обычно уходило двадцать минут. Мы ехали полчаса. Еще один дурацкий парадокс жизни в городском лабиринте! Вдобавок печка в салоне не работала, и мерзли ноги, не говоря уже о незримых крыльях любви. Те вообще скоро отпали…

При вырубленном «всаднике» перемены в моем настроении становились просто пугающими. Я снова пил, чтобы не замерзнуть окончательно.

Парень за рулем злобно помалкивал. Он работал. Его глазки пытливо всматривались во мглу за лобовым стеклом. Внезапно он рявкнул:

– Слыхали, вчера таксиста убили?

Я газет не читаю, хотя и выписываю, а по телевизору принципиально смотрю только низкобюджетные фильмы, чтоб не захлебнуться дерьмом. Хватит с меня этой штуковины в башке!

– Ну и что? – сказал я, зная заранее, что разговора не получится.

Парень бросил на меня подозрительный взгляд. Он меня уже ненавидел и проворчал сквозь зубы:

– Потом ему вскрыли череп и вынули «всадника». И еще… Поговаривают, что его опустили в жидкий азот. Работа Черного Хирурга, это точно. Ох, ну и ублюдок!

– А зачем?

– Что?

– В жидкий азот – зачем?

Он посмотрел на меня как на несмышленое дитя. Но я-то знал, что вынуть «всадника» – это совсем не то, что вырезать аппендикс. Тут скальпелем и фонариком не обойдешься. Если, конечно, речь идет не о вандализме, а о повторном использовании. Что же касается жидкого азота… Я действительно не представлял, о чем идет речь.

– Сам знаешь, – разъяснил этот умник и заткнулся до конца поездки.

Однако он успел заронить зерно сомнения в мои плохо соображавшие мозги. Я пытался понять, что мне кажется ложью в сообщении таксиста. По моему скромному разумению, Черный Хирург занимался своим кошмарным ремеслом исключительно из любви к чистому искусству. Он слишком маниакален для вульгарной торговли. Я не мог вообразить себе кретина, который станет платить за такой товар, как незаконно извлеченный «всадник», а тем более подсаживать его себе. Но, возможно, у меня туго с воображением…

Я проклинал эту холодную раздолбанную тачку и ее медлительного увальня-водителя. Его компания нагоняла тоску. Вот он сидит рядом со мной, представитель того же вида животных, и при этом чужд мне, как инопланетянин. К инопланетянину, а особенно к инопланетянке, я испытывал бы по крайней мере слабый интерес. В отношении же таксиста я не испытывал ничего, кроме желания, чтобы он побыстрее исчез из моей жизни.

И я сделал так, что он исчез.

Потом я взял еще одну бутылку водки. Денег хватило в обрез. Я очистился от скверны, но радости это почему-то не доставило.

В окнах нужной мне квартиры было темно. Это меня не смутило. Когда мне чего-то хочется, я разбужу кого угодно. Кажется, Наполеон говорил, что больше четырех часов в сутки спят только идиоты. Сейчас я был с ним полностью согласен.

Она потащила сына прочь от шахты лифта, из которой доносились ужасные искаженные голоса, зовущие на помощь. Она знала, что ничем не поможет застрявшим, пока остается внутри здания. Но по крайней мере кто-то еще жив в этом склепе…

Преодолеть семь лестничных маршей оказалось нелегким делом. Поражало количество снега, наметенного через выбитые окна и снесенные двери подъезда. Кое-где ступени превратились в невысокие трамплины на скате обледенелой горки. Поскольку Дина могла держаться за перила только одной рукой, спуск был для нее особенно мучительным. Другая рука болталась как плеть. В плече тупо пульсировала боль. Один раз она поскользнулась и упала набок. Шуба смягчила удар, но бутылка водки разбилась. Остро запахло спиртным. В довершение всего осколок бутылки прорвал подкладку шубы, плотную ткань джинсов и впился ей в бедро.

Она зарыдала не столько от боли, сколько от раздражения. Ее бесила собственная неуклюжесть. И еще то, что она не могла определить, реально ли все происходящее. Эта затянувшаяся пытка никогда не кончится. Будто чья-то злая и пока слепая воля не отпускала ее, цепко удерживая в когтях отчаяния и нараставшего страха. Где все остальные люди? Где «скорая», милиция, спасатели, случайные прохожие, в конце концов?! Ведь дом находится в самом центре города! Она напомнила себе, что наступил предутренний час новогодней ночи. И все-таки…