Третий рейх на наркотиках - Норман Олер

Таким образом, германский вермахт стал первой армией в мире, которая в массовом порядке подсела на синтетический наркотик. И ответственность за это лежала на военном физиологе Ранке, который сам был уже зависим от первитина.

На фабрике «Теммлер» трудились десятки работниц в белых халатах, которые сидели возле круглых, похожих на торты машин. Стальные шиберы выталкивали на непрерывно двигавшиеся ленты конвейеров тысячи готовых таблеток, где они неожиданно начинали подпрыгивать и танцевать. Женские пальчики в светлых перчатках двигались, словно усики пчел, скользя по этому белоснежному великолепию, сортируя таблетки: плохие – в мусорные корзины, хорошие – в коробки с имперским орлом. Все работали сверхурочно, ибо из Военно-медицинской академии требовали: продукция должна быть поставлена заказчику как можно скорее.

Ежедневно производилось 833 000 таблеток, поскольку заказ вермахта был впечатляющим: 35 миллионов штук[132].Генриху Бёллю больше не нужно было просить своих родителей прислать ему первитин.

Светящиеся фосфорные полосы на стволе невысокого дуба указывали на недавно проложенную через кусты тропинку, которая вела к неприметному пригорку среди леса. На нем высился деревянный барак, едва ли шире разведенных в стороны рук. Внутри стояли простой стол и единственный плетеный стул. На стене висел барельеф с изображением типичного фламандского пейзажа, контрастировавшего с видневшимися за окном холмами Эйфеля[134], за которыми простирались Арденны. Имперский фотограф Гоффман, старый приятель Морелля, занял позицию возле дома и словно одержимый щелкал своей камерой.

Ставка фюрера «Фельзеннест», неподалеку от крошечной деревушки Родерт с фахверковыми домами, в окрестностях городка Бад-Мюнстерэйфель, 10 мая 1940 года, 7 часов утра: генерал-майор Йодль доложил о готовности к наступлению. На севере Бельгии немецкие парашютисты, вылетевшие из района Кёльна, захватили стратегически важный форт Эбен-Эмаэль. Однако это был лишь отвлекающий маневр, призванный убедить Союзников в том, что главный удар немцы наносят именно здесь. В действительности основные силы вермахта были сосредоточены совсем в другом месте – намного южнее, вблизи границы с Люксембургом. Там стоял непрекращающийся рокот двигателей и лязг гусениц. Танки занимали исходные позиции. Вперед выдвинулся средний командирский танк генерала Гудериана, выделявшийся среди других своими круглыми антеннами. Настрой в войсках был пока еще отнюдь не воинственным. «Над боевыми порядками повисла тягостная тишина, чтобы не сказать царило глубокое уныние», – сообщал один офицер[135].

О том, какая неуверенность, какое смятение наблюдались среди агрессоров, свидетельствует тот факт, что немецкое наступление, которое так долго и тщательно готовилось, в первое утро едва не забуксовало – возник гигантский затор. Вместо того чтобы быстро двинуться вперед и использовать фактор внезапности, на который и делалась главная ставка, немцы устроили настоящий транспортный коллапс. И это еще на своей территории. Причина была весьма характерной: гужевые повозки пехотных частей запрудили все более или менее широкие дороги, необходимые для проезда техники, и движение застопорилось. Вплотную друг к другу, бампер к бамперу, неподвижно стояли машины танковой группы «Клейст» – крупнейшего механизированного соединения, когда-либо ранее существовавшего в военной истории, включавшего в свой состав 41 140 единиц техники, в том числе 1222 танка. Стальная лавина застряла, растянувшись более чем на 250 километров – до самого Рейна. Это была рекордная по длине пробка в истории Европы – таковой она остается и по сей день. Союзники могли без труда уничтожить с воздуха беспомощно застывшую на месте вражескую армаду, которая лежала бы перед пилотами их бомбардировщиков как на ладони, и тем самым пресечь немецкую операцию в зародыше. Но французы и англичане не ожидали наступления противника через это непроходимое игольное ушко, вследствие чего столь чудовищное скопление техники осталось незамеченным для их разведки, и они не смогли извлечь пользу из состояния хаоса, в котором оказался вермахт.

Причина такой сумятицы заключалась в том, что в Верховном командовании все еще не верили в успех танкового удара, и поэтому танковым колоннам было выделено слишком мало дорог. Ни о каком «блицкриге» не могло быть и речи. Никто не понимал суть этой концепции – кроме нескольких генералов, и прежде всего Гудериана. Последний отчаянно пытался по радио заставить пехотные части создать коридоры для прохода техники. Но пехотинцы рассматривали танкистов в качестве соперников и хотели сами осуществить прорыв, как делали это прежде. Грузовики, гужевые повозки, солдаты, многие из которых несли на плече карабины, которыми воевали еще их отцы во время Первой мировой войны, продолжали закупоривать дороги. И все же, когда танки после бесконечных маневров из стороны в сторону сумели выбраться из этого запутанного лабиринта и со всей возможной скоростью помчались через узкие долины по извилистым серпантинам, дабы компенсировать потери времени, они показали, на что способны. До самого Ла-Манша их уже ничто не могло остановить. Почти ничто.

«Задача, поставленная перед немецкими войсками, чрезвычайно трудна, – записал начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер в своем дневнике. – На данной местности (Маас) и при существующем соотношении сил – особенно в артиллерии – она может остаться невыполненной […]. Мы должны прибегнуть к чрезвычайному средству, пусть это и сопряжено с определенным риском»[138]. Таким чрезвычайным средством являлся метамфетамин, и солдаты крайне нуждались в нем, ибо генерал Гальдер приказал: «Я требую от вас, чтобы вы не спали по меньшей мере три дня и три ночи, если возникнет такая необходимость»[139]. И такая необходимость возникла, поскольку именно спустя этот срок танковые колонны достигли французского пограничного города Седан и форсировали пограничную реку Маас. Немцы оказались в Северной Франции раньше, чем основные силы французской армии, которые все еще находились в Северной Бельгии, двигаясь на юг от линии Мажино.