Мировой кризис. Восток и Запад в новом веке - Тимофей Сергейцев

Категории, логику и методологию системного, постнаучного мышления развили Г. Щедровицкий и его последователи. Системный подход является необходимым условием распространения искусственного отношения на исторический процесс – чего требовал Маркс и что констатирует Зиновьев как уже начавшуюся практику западноевропейской цивилизации при переходе в XXI столетие. Такая возможность – искусственного отношения к историческому процессу – находится в принципе за пределами причинно-целевого подхода. Логические типы предельных абстракций, выработанных третьей русской философией, образуют так называемую «вторую категорию системы», включающую не просто логические действительности целого, частей и связей, но специфические действительности процессов, материала, структуры, связей, морфологии (видов организации материала). Этот категориальный строй очерчивает фронтир современной мировой философско-методологической мысли.

Сверхвласть может быть понята только как системный эффект – как и власть вообще. Сверхвласть развивается в обществе деятельности и мыследеятельности. Проблема государства как мировая проблема (она же – проблема права) может быть поставлена и решена только в этом контексте. И уклониться от этой работы России и русским не удастся.

С нами произошло нечто ужасное. Будучи самостоятельным социумом (тут славянофилы правы) и оставаясь им, мы не ограничились избирательной рецепцией западного (вопреки требованиям славянофилов отказаться от рецепции вообще и, согласно требованию западников, взять все). Но мы не превратились в Запад (тут западники не правы), мы несем Запад в себе (тут славянофилы, они же ныне «евразийцы», не правы): исторгнуть Запад из себя невозможно (славянофилы не правы), стать Западом невозможно и не нужно (западники не правы). Но во всем этом, возможно, кроется шанс на выживание не только для нас, но и для культуры Запада, для элементов его цивилизационного порядка – тех, которые еще способны спастись.

Этот тезис вызывает лютую злобу у наших «по-западному культурных» интеллигентов, которые хотели бы командовать на родине с «западных культурных высот», которые они якобы освоили, в отличие от местного невежественного населения, якобы страдающего комплексом неполноценности и от зависти ко всему «недостижимо западному» стремящегося к «фашизму». Подобный натуралистический подход к культуре, понимание ее как содержимого музеев, а не как содержания мышления и действия, нам ничего, кроме вреда, не принесет.

То, что уже стало «нашим», нужно сделать частью культурной иммунной системы наравне с тем, что было «нашим» всегда.

XX век стал веком принципиальной деградации европейской власти. Если в XIX веке она «на паях» принадлежала европейскому концерту и владела миром как колониями, то в XX веке Западная Европа сама по себе эту власть утратила. Сверхвласть распределилась между США и СССР (Россией). Несмотря на падение СССР и последовавший за этим период русской культурной и цивилизационной депрессии, положение, в сущности, не изменилось. Ситуация в мире по-прежнему определяется глобальной напряженностью между Россией и США при восходящем движении России. При этом США претендуют на то, что они выделили квинтэссенцию западноевропейской культуры и цивилизации, устранив все «излишества» западноевропейской истории.

Эта американская квинтэссенция европейского есть расизм, старый, добрый западноевропейский расизм, технику рассматривающий как синоним личностного превосходства, действительно достигший в американском расизме своего наивысшего проявления, куда более глубокого, чем расизм немецкий – гитлеровский нацизм. Последний, при всех его зверствах, готов был уничтожить лишь конкретные народы и честно заявлял об этом, благодаря чему и был осужден. Американская же квинтэссенция западноевропейского расизма готова уничтожить любые народы, любым способом, когда и где понадобится, без особой огласки, просто ради ценностей «демократии».

У старой Западной Европы мало сил, чтобы жить. Она не хочет ни работать, ни бороться. Ее пространство начинают заселять другие народы и культуры, ей чуждые. В цивилизационном пространстве Западной Европы этим культурам некомфортно, они конфликтуют с западным менталитетом. Никакого реального ответа на происходящее, кроме расизма, у последней нет. Но и расизм как политическая и социальная технология Западной Европе уже не принадлежит, и даже его она не может применить по-своему – только под управлением США. А США в это время организуют системный конфликт исламского мира (который частично входит в контролируемое ими НАТО и блок его союзников) с христианской, пусть и лежащей в посткатолических руинах, Западной Европой. Та безучастно покоряется этому сценарию и попыткам перенести его в Россию. Но в России власть и вера не связаны – благодаря сущности ортодоксии. Поэтому русский ислам живет в мире с русским православием. По сути, они составляют гуманитарный консенсус в отношении общей цивилизационной модели и политической культуры России.

Русский мир – это мир культурно-цивилизационного разнообразия, культурно-цивилизационного синтеза, и базируется он не на формальном «стандарте» (который предполагает не синтез, но приведение всех к общему знаменателю старым добрым прокрустовым способом), а на общем содержании исторической жизни и деятельности, на общем деле.

Конструктор современной всеобщей управляемой демократии, неотомист Ж. Маритен сразу после войны прямо утверждал необходимость светской веры в демократию, под которой им понимается достижение максимально широкого возможного моментального согласия при игнорировании содержательных оснований у согласившихся – неважно, почему каждый согласился. Нельзя это обсуждать. Пусть каждый получит возможность сделать, что хочет, на основе формального согласия. Неважно, что в самом недалеком будущем после акта такого согласия, при наличии противоречия действительных оснований, стороны, первоначально на что-то согласившиеся, будут использовать результат согласия строго противоположным образом.

Таковы, например, последствия вышеупомянутой европейской миграционной политики. Но главное, даже на уровне теории, следующий шаг в такой конструкции – необходимое, обязательное, неизбежное устранение вообще всяческих оснований согласия на что-либо у каждого, переход светской веры из статуса рамки для коллективного поведения в единственный и всеобщий предмет. А как же быть тогда с личностью, которая и есть процесс поиска и установления таких оснований? В нашей русской исторической жизни важно не только чего ты хочешь, но и почему, зачем, для чего. Да, за выяснение этого мы платили даже репрессиями. Никто, правда, не рискует сравнивать русские репрессии с историческими издержками создания западной культуры и цивилизации, поскольку все они известны и много выше издержек русских репрессий.

Мы противостоим США как историческое культурное многообразие противостоит монокультуре вирусного типа. А старая Западная Европа вынуждена будет дождаться, чем все это кончится, и подчиниться результату.

Мы, в отличие от Запада, сохранили главное – исходный код не только Нового времени, но и всей эры от Рождества Христова, код, полученный нами от Византии. Именно он создает пространство, вмещающее все имеющееся у нас культурное и цивилизационное разнообразие. Разместится в этом пространстве и реальная демократия ответственного участия в общем деле – элемент нужный, хотя и не универсальный, технический. Его адаптация не имеет ничего общего с революционным процессом и означает создание реальной личностной свободы для тех, кто способен с ней справиться, и социальной защиты для всех остальных.