Тропою волка - Михаил Голденков

— Хорошо, господин аббат, — с насупленным видом говорил Мюллер, — мы снимем осаду, но требуем за это выкуп в размере 60 ООО талеров.

— Пан генерал! — Кордицкий всплеснул руками с видом крайнего огорчения. — Мы бы с радостью расплатились с вами, потребуй вы эту сумму в самом начале! Почему же вы этого сразу не. сделали? Но сейчас, когда у нас погибло девяносто шесть человек, в их числе пятнадцать братьев монахов, когда у нас чудовищные разрушения, то нам эти деньги как воздух нужны для восстановления монастыря. Я прошу прощения, но выделить такой суммы мы вам не можем…

27-го числа Мюллер не солоно хлебавши снял осаду Он и сам не знал, какую пользу принес Яну Казимиру и какую медвежью услугу оказал Карлу Густаву своим необдуманным поступком с осадой Ясной Гуры — возмущенные поляки брались за оружие и шли в лагерь к польскому королю, чтобы выгнать захватчиков из страны. От шведского короля уходили многие польские союзники.

Кмитича терзали дурные предчувствия по поводу Януша Радзивилла, он рвался вернуться в Тикотинский замок, куда, по слухам, отправился с целью захвата Павел Сапега. Но и Михал, и аббат повторяли, что пану полковнику нужно для этого хотя бы чуть-чуть подлечиться. И в самом деле, сидеть в седле Кмитичу было еще тяжело. К тому же он растянул ногу.

— Я и сам волнуюсь по поводу Януша, — говорил другу Михал, — наверное, поеду с тобой. Не нравится мне все это. Сапега точит зуб на него. А все из-за этой проклятой гетманской булавы! Как бы Сапега там дров не наломал…

В конечном итоге Кмитич решил встретить Новый год в монастыре вместе с Михалом, но, как только заживет бок, быстро гнать коня в Тикотин.

Заканчивался еще один тяжелый год войны, 1655-й. Как хотелось Кмитичу встретить Новый год с Алесей в Россие-нах или в Кейданах! Но пока что под бой часов, извещающих о конце старого и начале нового года, компанию ему составляли Михал и гостеприимный аббат, а также не прекращающие хвалить Кмитича Станислав Варшицкий, Петр Чарнец-кий и другие шляхтичи. Несмотря на то, что почти всю ночь Кмитич думал об Алесе, под утро, когда он уснул крепким солдатским сном, ему приснился Януш Радзивилл. Великий гетман выглядел так, как когда-то впервые запомнился Кмитичу — тридцатитрехлетним паном, веселым и бодрым. Именно в возрасте Христа Кмитич впервые лицезрел Януша — будущего Великого гетмана. Во сне гетман в белоснежном кафтане счастливо улыбался в пшеничные усы, а сам Кмитич сидел в седле в строю гусар, готовых к бою.

— У меня уже другая армия! Меня ждут! Прощай, полковник! Не подведи здесь! — почему-то светился радостью Януш, разворачивал своего белого арабского скакуна и устремлялся куда-то вдаль.

— Пан гетман! — кричал ему вслед Кмитич. — Как же мы? Как же я без вас?! Вернитесь! Вы всем нужны!

Днем, за завтраком, совпадавшим по времени с обедом, Кмитич рассказал Михалу свой странный сон. Коль уж Ми-халу снятся пророческие сны — сон про Кмитича и разгромленные пушки исполнился в точности, — то пусть объяснит и этот. Видимо, и в самом деле было что-то от волхва Лиздей-ки в крови Несвижского ордината.

— Плохой сон. Не скоро ты увидишь Януша. У него какие-то свои дела, очень отличающиеся от твоих, — отвечал Михал. Он сидел с красным носом, постоянно кашлял и утирал мокрое лицо платком. Зимний мороз и холодный ветер на стенах во время отражения атак Мюллера сделали свое дело — Михал заболел и слег в постель с сильным жаром.

— Ну вот, мы оба калеки! — усмехался Кмитич, навещая Михала в отведенной любезным аббатом тому комнате — маленькой келье с распятием на стене, узкой кафедрой для молитв и кроватью из дуба. — Твоя келья ну точно как моя!

— Очень все это не вовремя, — слабо улыбался в ответ Михал. Он был исполнен благодарности Кмитичу за ответ на его призыв, за приезд в Ясну Гуру, и Несвижского князя так и подмывало рассказать своему Самулю про «Огненного всадника». «Расскажу. Пусть знает. Имеет право», — решил Михал.

— Очень невовремя, — вздыхал, повторяя слова Михала, оршанский полковник, глядя на покрасневшие глаза друга. Ему так не терпелось рассказать Михалу про планы новой женитьбы, про свою безграничную любовь к Алесе! Но… боялся сглазить. В конце концов, Кмитич решил рассказать. Уж кто-кто, а Михал должен знать об этом. Может, на этот раз он, Михал, сможет сесть за стол рядом с женихом?

— Я как раз хотел, чтобы именно ты поехал в Тикотин на помощь к Янушу, — произнес Кмитич, — тебе туда можно, никто не упрекнет и не заподозрит как брата Януша, ведь Тикотин — это все же ваша собственность. Я же пока не могу в седле сидеть, но даже когда поправлюсь, то… — и Кмитич, не выдержав, рассказал Михалу об их с Янушем секретном плане. Рассказал и о коварстве Сапеги.

— Сапега? Неужели?! Не может быть! — Михал даже приподнялся на локте с кровати.

— Михал! — почти прикрикнул на него Кмитич. — Ты светлый и чистый хлопец! Но нельзя же быть таким глупцом, ожидая, что такие же честные все вокруг тебя! Сапега — трусливый хитрец! Для него Батьковщина, Радзима, Спадчина — это там, где булава и накрыт стол с жареными оленями, нафаршированными фазанами! Может, и есть в нем что-то хорошее, но пока что лезет наружу одно дерьмо! Он хочет стать Великим гетманом, и ему наплевать, кто вручит ему булаву: польский ли король, шведский или же московский царь. Кто отказывает ему в булаве — тот и враг! Говорят, он пошел осаждать Тикотин, чтобы взять в плен Януша. Во как! Не московиты его волнуют, захватившие нашу страну, а то, что булава Великого гетмана до сих пор у Януша Радзивилла, а не у него! Я потерял все свои маентки, что в Менске, что в Городне, что в Орше! И то не прогибаюсь ни под кого! А ему какая-то булава, вещь, по сути, бесполезная, важнее Батьковщины!

— Ты прав, — вздохнул Михал, падая на подушку, — надо срочно ехать в Тикотин. Как бы Сапега вообще не забил Януша. Ведь дурка полная — воюем между собой, когда враг затопил всю радзиму нашу. Хотя… я вот тоже, наверное, не тем увлекся, не тем голову себе забил. Все мысли об одной картине, которую купил в Болонье и которая сейчас находится в Варшаве.

— Что за картина?

— Твой портрет.

— Что? — Кмитич усмехнулся, полагая, что его друг шутит.

Михал рассказал ему про свой последний визит в Италию, про Вилли и про его удивительные работы, пленившие душу Несвижского ордината.

Кмитич слушал молча, слегка поглаживая указательным и большим пальцами отросшие рыжеватые усы. Он знал о давнем увлечении Михала живописью, но и в самом деле полагал, что его друг в трудный для отчизны час забил себе голову явно не тем.

— Такой портрет, как ты мне тут расписал — это, конечно же, очень хорошо, — сказал Кмитич, когда Михал остановился, — но все это такая безделица, мой добрый сябр! Это ничто по сравнению с тем, что у меня на сердце. А на сердце у меня самая красивая девушка на свете — пани Александра Биллевич из Россиен.

— А как же твоя Маришка? — черные брови Михала удивленно взметнулись вверх. — Ты же уже женат, пусть она и осталась в Смоленске!