Тропою волка - Михаил Голденков

— Уважаемый капитан, нельзя ли как-то покороче описать ваш первый шторм, — не выдержал Михал, хватаясь руками за фальшборт.

— Я никогда не понимал любви поэтов к рассвету на море, якорь мне в спину! — выкрикнул Лапусин, словно не услышав жалобный стон Несвижского князя. — Морской рассвет, мой мальчик, холера его побери, это унылое мерзкое зрелище: небо серое, море серое, холодно, сыро и хочется есть и выпить чего-то поершистей. Вскоре и ветер стал почти штормовым. Пока мы шли, ветер все время продолжал усиливаться и стал почти зюйдом, затем немного отошел к осту. Отмели у побережья Бельгии находились на ветру в двадцати милях, поэтому волны были невысокими. На нас налетел первый шквал. Волны исчезли с глаз за стеной проливного дождя. Бриг сильно накренился, ветер свистел в парусах и такелаже, а шкоты, к моему ужасу, натянулись, как струны. Три тысячи морских чертей! Короткие, но крутые волны бились в борта нашего суденышка, якорь мне в глотку, и мне казалось, что оно вот-вот треснет. Одна волна с такой силой ударила в борт, что миллионами струй и брызг обрушилась над крышей каюты и прокатилась к подветренному борту.

— Вам бы книги о море писать, пан Винцент, — устало улыбнулся Михал. Хотя рассказ Лапусина начинал ему нравиться. По меньшей мере, ничего более лиричного Михал от Лапусина пока не слышал, а истории капитана о кровавых стычках в Америке с индейцами и английскими колонистами, о расправах над казаками Хмельницкого и об авантюрном походе с Лже-дмитрием вызывали у юного князя лишь тошноту. Сейчас же Михал даже восхитился художественными образами капитана.

— Шквал сопровождался громом и молнией, — продолжал вещать, как скальд, Лапусин, — наша «Аннушка» очень хорошо лежала в дрейфе. Казалось, что кораблю ничто не угрожает, и я не убрал грот, хотя без него, пожалуй, было бы спокойней…

Михал с интересом слушал, отрешенно глядя за борт вдаль. Ему и вправду мерещились огромные волны и снопы брызг, низвергающихся на палубу. И еще он думал про Януша. «Бедный Януш, неблагодарные твои подданные», — тяжело вздохнул Михал. Он вновь включил слух в направлении Лапусина. Тот уже закончил рассказывать про шторм:

— В 1614 году я наконец получил аттестат, якорь мне в глотку, а вместе с ним и первое чертово задание, холера его подери: во главе флотилии из трех судов, шхуны и двух галер, я должен был расправиться с полесскими пиратами. На побережье Полесского моря от Бреста до Сандомира действовали сотни морских разбойников, мешавших торговле и в случае войны предоставлявших разведывательные данные любому, кто платил деньги… — вещал адмирал.

Но вот впереди, в дымке показался холм с замком.

— Приехали, пан Михал! — Лапусин смотрел в подзорную трубу. — Крепость хорошо стоит, надо заметить. Трудно к ней подобраться, холера ясна.

Как только корабли подошли ближе к замковой горе, со стороны крепости раздались отдаленные звуки пушечных выстрелов. Жужжа, пролетели ядра и стали точно ложиться вокруг головного судна, на котором находились Лапусин и Михал. Вж-ж-ж-ж-ж-бах! Одно ядро разорвалось прямо на полубаке, врезавшись в мачту. Михал и Лапусин бросились на палубу, на которую упал кусок сбитых ядром снастей. Второе ядро также угодило прямо в корабль. Пш-ш-ш! Ядро вздыбило столб белой воды в двух ярдах от борта.

— Якорь мне в глотку! — почему-то радостно кричал Лапусин, приподнимаясь с палубы на руках. — Как точно бьют эти сухопутные шельмы! Вот бы мне таких канониров! Я бы…

— Нарезные пушки! Дальность стрельбы почти вдвое больше, и точность лучше! — Михал встал на колено, боясь высовывать голову из-за фальшборта.

— Вот это канониры! — продолжал восхищаться Лапусин. — Понимаю, почему Сапега удрал, поджав плавники! Но для Лапусина все это пыль земная! Мы их враз одолеем!

— Повторяю, пан адмирал! — громко крикнул ему Михал, ибо разрывы ядер участились. Два ядра также угодили во второй корабль. — Командую здесь все же я! Замок внутри не должен пострадать! Никаких разгромов! Это наш фамильный замок, и в нем лежит тело моего кузена!

— Ваш кузен предатель, ясновельможный пан!

— Вы бы помолчали, пан адмирал! Не хочу припоминать ваши авантюры! Не заставляйте меня делать это! — Михал и сам удивился, в каком тоне стал разговаривать с легендарным капитаном. Но тот проглотил слова князя, лишь кивнув в ответ.

— Ну, добре, пан Михал. Я помолюсь за него!

— Лучше помолитесь за тех людей, у которых вы приказывали в Америке индейцам снимать скальпы!

— О, так, пан! — вновь растянул щербатый рот в улыбке Лапусин. — Но эти сволочи англичане портили мне все дело в Вест-Индии. Мой поселок Лапусинвилль стали заселять и эти британские акулы, причем стали называть Лапусинвилль своим поганым прозвищем Кливленд. Я им и показал, кто в их Кливленде хозяин и почему он все-таки Лапусинвилль!

В-ж-ж-ж-ж-буффф! — прилетело и подняло фонтан брызг еще одно ядро, обдав водой притаившихся за бортом Михала и Винцента Лапусина.

Михал вновь надел широкополую шляпу, надвинул ее на брови, вытер рукавом мокрую щеку. Перекрестился. «Похоже, придется драться», — с горечью подумал он.

— Не волнуйтесь, пан Радзивилл! Мои хлопцы не тронут вашего откинувшегося кузена, обещаю!.. — хлопал по плечу Михала Лапусин. — А вот этих стрелков проучить стоит. Ну, как метко бьют, шельмы, якорь мне в дупу!

Бах! Крак! — это рвануло ядро на соседнем двухмачтовом речном бриге, и одна из мачт с треском упала, накрыв белым куполом паруса всю корму с полубаком. Михал по взрывам и отдаленным выстрелам со стен крепости определил, что стреляют как минимум шесть-семь пушек — целая батарея! Корабли ничем не могли ответить на стрельбу тикотинцев, ибо находились намного ниже замка.

Под непрекращающимся огнем пушек, которые изрядно изрешетили три судна, включая и корабль самого адмирала, и потопили две лодки, речная флотилия пристала к берегу, и матросы с пехотинцами стали спешно выгружаться. Вокруг замка уже стояли королевские войска — частью поляки, частью литвины Сапеги. Но этот гарнизон был достаточно мал для решительного штурма. Со стен били и били пушки. Атакующие установили несколько легких орудий и также открыли огонь по башням и амбразурам, из которых их поливали раскаленным свинцом люди покойного Великого гетмана. Канонада гремела весь день. А под вечер Михал с белым флагом подошел к воротам замка. К нему вышел Юшкевич. За три месяца осады он несколько осунулся и уже не выглядел таким оптимистом, каковым казался всем раньше. У него отросла светло-рыжая борода, длиннее стали волосы, ниспадая ниже плеч, под глазами обозначились темные круги.

— Давайте договоримся, — предложил Михал Юшкевичу миролюбивым тоном, — мы вас всех отпускаем либо даже оставляем в замке на службе короля, а вы даете мне право похоронить как подобает моего кузена Януша в фамильном мавзолее в Кейданах, там, где покоится его отец Христофор Радзивилл, где похоронены Миколай, Юрий, Степан, Елизавета… Пусть мы и разных конфессий, но давайте оставаться христианами, пан полковник!

— Добре, — кивнул Юшкевич, — мне это и вправду все надоело. Смысла нет держать тело Великого гетмана в замке. Мы даем вам полную свободу, чтобы забрать гроб и все личные вещи вашего кузена. Ну, а замок вам не взять. Только через меч. Мы не желаем иметь дело с изменниками нашей Спад-чины. Если поляки и их король нам не союзники, то и мы будем и дальше плевать на ваши головы из окон нашей крепости, как и завещал наш гетман. И вот еще, — Юшкевич полез за пазуху своего кожаного коричневого камзола и достал сложенный бумажный лист, — передайте пану Самуэлю Кмитичу при встрече. Это письмо гетмана ему. И от меня лично передайте ему, что я разочарован его поведением. Не Корону, а Радиму нужно спасать. Так и скажите ему.