Янтарь в болоте - Дарья Кузнецова

Им еще в алатырной школе рассказывали, что северные русалки куда чаще иные. Не вставшие покойницы, а водные духи, внучки Матушки и жены водяных. Они гораздо спокойнее и добрее, спасают тонущих, особенно детей, охраняют посевы от засухи и могут разве что подшутить.

По-хорошему возле самого Светлояра нежити вообще неоткуда было взяться, не позволило бы такого ни озеро, ни его хранительница. Но Алёна за годы учебы и за время службы слишком привыкла беречься от нежити и защищать окружающих, и сейчас мысль о возможной угрозе, да еще не абы кому, грызла ее изнутри.

В конце концов молодая княгиня поняла, что так просто успокоиться не сумеет. Даже если она сейчас уйдет в свои покои, все равно не уснет и, пока не увидит Рубцова живым и здоровым, от мысли этой не избавится, так что решила хотя бы попытаться все проверить. Она не станет никому мешать, она просто глянет одним глазком на берег озера и, если все окажется спокойно, – тихонько, незаметно уйдет. Так что она распрощалась и отправилась к себе, чтобы оставить рукоделие с книгой и взять платок: лето хоть и вступило в свои права и днем было тепло, но ночью, тем более у воды, наверняка еще зябко. Да и не чета здешнее лето привычному южному.

Степаниды в покоях не оказалось, так что объясняться не пришлось, и Алёна сочла это хорошим знаком. Идти одна она не боялась. С явными опасностями легко справится желтый янтарь, а неявных у озера куда меньше, чем во дворце: там никто ни гадости говорить, ни козни строить, ни травить не станет.

Дворец в темноте не затих, как деревенские дома, но жизнь тут в этот час не кипела, а едва теплилась. В основном на пути попадались спешащие по своим делам слуги, один из которых без лишних вопросов объяснил девушке, как выбраться к озеру. Благо княжеские палаты стояли почти на самом берегу, идти было недалеко.

Заднее крыльцо вывело в небольшой сад, где оказалось не так темно, как могло бы: под деревьями горели светцы. Совсем немного, но достаточно, чтобы по очень точным и подробным объяснениям слуги найти выложенную крупными камнями дорожку, ведущую к воде. В нескольких саженях от крыльца светцы заканчивались и под деревьями смыкалась густая чернота, но Алёну это не беспокоило, здесь она позволила себе привычные легкие чары светлого взора.

У крошечной беседки вымощенная окатанными камнями часть дорожки закончилась, между деревьями и густыми кустами запетляла обычная протоптанная тропа. Алёна встретила эту перемену с удовольствием, ступать по земле было гораздо приятнее. Сделала с десяток шагов и замерла, прикрыв глаза, прислушиваясь к ночи. На несколько мгновений дала себе поверить, что она сейчас где-то недалеко от дома, в родной станице, вышла за околицу вечером. Шумно стрекотали бессонные кузнечики, в траве кто-то шуршал, перекрикивались птицы. Да, холоднее, и пахнет иначе, и птицы не те, но… Как же тут было хорошо!

Собачий лай заставил Алёну вздрогнуть. Точнее, не лай, отдельное басовитое гавканье – глухое, раскатистое, явно крупной собаки. Наверняка того неделянца, который лежал у ног воеводы, – вряд ли здесь так вольно гуляли княжеские псы или нашелся еще один чудак, способный всюду таскать за собой охотничьего пса и приглашать его в покои.

Напомнив себе, зачем вообще вышла из дворца, Алёна неуверенно двинулась дальше, туда, где слышала собаку. Рассуждая о русалках, она совсем забыла про пса, а такой за хозяина и против нечисти пошел бы, порода славилась храбростью, так что опасности не было вовсе. Но отчего не взглянуть ближе? Одним глазочком, издалека. И совсем не потому, что хочется еще раз его увидеть, а потому, что нужно убедиться, что все в порядке. И…

Ох, да кого она обманывает! Благослови Матушка, хочется увидеть, до смерти хочется! Вот и нашла повод, и никаких русалок она на самом деле не боялась. Просто до сих пор не верит, что он вправду тут!

Берег в этом месте был крутым, ива росла высоко над водой, но причудливо изгибалась в середине, чтобы макнуть длинные ветки в озеро. Лунный свет серебрился на спокойной глади, и та казалась бескрайней, словно море.

На изгибе дерева, купаясь в лунном свете и расчесывая серебряным гребнем длинные белые волосы, сидела молодая девушка, одетая в одну лишь нательную рубаху до колен. Она лениво болтала ногой и, вытянув носочек, порой разбивала пальцами спокойное отражение.

Воевода сидел спиной к ней прямо на земле, у комля. Рубаха ярко белела в жидком сумраке, а темные штаны и сапоги – терялись, и на беглый взгляд могло почудиться, что есть только половина человека. Рядом была воткнута в сырую землю потертая шашка, подле лежали ножны. Огромный косматый пес сидел перед хозяином, вывалив язык и блаженно щурясь от ласки, – он всегда был не против хорошенько почесаться.

Устав теребить тяжелую шкуру, мужчина взял ножны и швырнул куда-то в темноту. Силы в руке было более чем достаточно, так что снаряд только обиженно свистнул в воздухе и почти беззвучно исчез где-то в кустах.

– Шарик, апорт! Ну! Принеси!

Пес укоризненно глянул на хозяина, но все-таки поднялся и вяло потрусил в темноту. Невзирая на рост и массу, под кустами он пробирался бесшумно.

– Что ты, милый друг, не весел, что головушку повесил? – пропела девушка.

Голос – нежный, как звон серебряных колокольчиков. Нечеловеческий голос.

– Издеваешься? – мрачно спросил Рубцов.

Грубый мужской голос в сравнении с девичьим прозвучал хриплым простуженным карканьем, и воевода недовольно поморщился. Стоило промолчать.

– Отчего же? – мягко возразила она, легко соскользнув с древесного ствола.

Гребень разбился о воду лунным бликом, с шелестом опали до того приподнятые ветки дерева и занавесили луну. Вода под узкой стопой не дрогнула, застыла, давая опору, потом поднялась мягкой тугой волной, вынесла девицу на берег. Приблизившись, она прислонилась бедром к дереву, провела ладонью по коротким волосам мужчины, совлекла ленту-повязку. От прикосновения воевода поморщился, но уворачиваться не стал.

– Грустно смотреть на тебя, Олежка.

– Не смотри, – огрызнулся он.

Девица на грубость не обиделась, только вздохнула и принялась развязывать узел ленты. Невдалеке победно гавкнул пес, отыскав ножны, и шумно затрещал ветвями на обратном пути.

– Я же не глазами смотрю – сердцем. А его не зажмуришь.

– И после этого ты спрашиваешь, зачем я повязку ношу? – ворчливо спросил Олег. – Так хоть немного легче.

– Мне не тяжело, – возразила она. – Мне грустно. Зря я тебя, что ли, спасла?

– Выходит, зря.

Тонкие пальцы опять пробежались по коротким волосам, но на этот раз мужчина выразительно отклонился, а потом и вовсе встал. Подошел к кстати подбежавшему псу, потрепал по широкому затылку, почесал за ушами, забрал поноску.

– Дурень упрямый, – пробормотала себе под нос девица и добавила громче, твердо, повелительно: – Подойди ко мне!

Олег вздохнул и обернулся. Она не злилась всерьез, скорее ворчала, он вообще ни разу не видел ее разгневанной и не знал пределов терпения. Но испытывать их не хотелось: остатки здравого смысла подсказывали, что зрелище это не для простых смертных. И тем более не для него. Кто жизнь дал, тот и обратно забрать может, наверное, так?