Другие правила - Валерий Большаков

— А пробы? Пробы вы хоть брали? Да? И что?

— На Церере, ты имеешь в виду?

— Ну а мы о чем говорим?

— Да все то же самое — углистые хондриты и клатраты, «нифе» мало. Из чего там строить — не знаю…

— …Ред, дай глянуть! Нет-нет, вон ту! Ага…

— Черт, всю регистрограмму размотал… А? На, держи… Да ты сматывай, сматывай…

— …Нет, разлом доходит до Земли Афродиты, вот досюда, а здесь вот… нет-нет, здесь — да что ты мне говоришь! Я же знаю… Обнажения суперские, классные просто — дунит, гиперстеновый пироксенит, эклогиты…

— О-ля-ля!

— Заметь: те же глубинные ультраосновные… слышишь, что говорю?

— …Ой, да согреем мы этот Марс! Подумаешь… Разговору больше.

— Думай, что говоришь! Это ж тебе планета, а не банька!

— Пф-ф! Подумаешь, планета! Да хоть две планеты!

— …Это только так кажется, что «Бора» велика. Внутри-то тот же ионолет — смотреть не на что…

— Ну, ты как скажешь! Рейсовик есть рейсовик. Целый километр в длину — это тебе не что-нибудь!

— Это ж Виджай, ему лишь бы поспорить! Сам же видел, какая там «юбка» — полкилометра в растворе!

— Во-во! А в длину эта «макси», считай, метров семьсот, даже семьсот пятьдесят! И что от самого корабля остается? Фиг да маленько! Ну, метров сто от силы…

— Да?! А двести пятьдесят — не хочешь?!

— Ну, двести пятьдесят…

Жилин отодвинул дежурного диспетчера, чесавшего язык со всеми за компанию, и повелительно сказал:

— Проходите на палубу, не стойте! Чего зря толкаться?

Ребята и девушки, звякая и цокая по магнитному полу, протиснулись в помещение с куполообразным потолком. Галдеж почти прекратился, и все посмотрели на Жилина, парни — выжидающе, девушки — с интересом. Глеб непринужденно улыбнулся.

— Меня зовут Жилин, — представился он, — Глеб Жилин. Я — главный киберинженер проекта и ваше непосредственное начальство. По всем вопросам обращайтесь ко мне.

Толпа зашумела.

— Все тут, никого не забыли? — повысил голос Жилин. — Корелли… Алишеров… Ивернева… Никольский… Черняк… Соловейчик… Так, вижу… Сугорин… Свантессон… Вижу, вижу… А Шимшони где?

— Здесь я!

— А, извини, Яэль… Завьялов… Быстров… Вожжеватов… Я правильно назвал? Ага… Вот тебя не помню.

— Морган, сэр! Тимофеем звать!

— Из Джакоя? Ясненько… Все, что ли? Что-то мало вас…

Раздались голоса:

— Щас еще придут!

— А Танька с Катюхой где? Где? Скажите им, чтоб сюда шли!

— Вон Родин еще!

— Вылазь, вылазь давай!

Стесняясь, из толпы вышел Антон Родин. Голова у него была обрита наголо.

— Антон Родин, — сказал он с ноткой нерешительности, — стажер.

— Ну и как, стажер? — улыбнулся Жилин. — Дозвонился до… одного человека?

— Дозвонился… — засмущался Антон.

В толпе никто ничего не понял, только Марина хитро улыбнулась и что-то прошептала на ухо бледненькой Рите Иверневой. Рита поджала губки, боясь засмеяться.

— Не вижу Гупту… — заозирался Жилин.

— Ты где, Виджай?

— Да вон он, в «малинник» забрался!

— Тут я! — поднял руку смуглый парень приятной наружности. Он покосился на стайку девушек и сказал, соображая: — Получается, все девушки будут работать на Базе?

— Получается, — улыбнулся Жилин.

В толпе зашумели. Слышались возгласы:

— Ничего себе! Так нечестно!

— Гунилла, ты-то хоть с нами?

— С ними!

— Предательница!

— Не, вы как хотите, а я перевожусь на Базу!

— А то никакой жизни!

Из «малинника» звонко утешили:

— Ничего, будет и на вашей улице праздник!

— Когда перевернется «КамАЗ» с печеньем… — добавил кто-то после короткой паузы.

Тут лекторский голос Йенсена покрыл веселый шум:

— Добрый день, господа! Здравствуйте!

Толпа расступилась, и Ларс Юлиус Йенсен, лауреат Большой премии Яна Амоса Коменского, лауреат Геродотовской премии, профессор Ладожского университета, директор Петербургского института планетологии, почетный доктор Кембриджского университета и действительный член Всемирной де сиянс академии, оказался в середине круга. За ним выдвинулся высокий, стройный африканец, сложенный, как равнобедренный треугольник, и симпатичный по европейским стандартам — губы у него были не так чтобы тонкими, но и не вывернутыми, нос — вполне прямым, а все лицо — длинным. В общем, не совсем африканский фенотип.

— Знакомьтесь, господа! — торжественно провозгласил Йенсен. — Габа Оле-Сенду, штурман корабля «Бора»…

Глаза бваны Оле-Сенду выпучились абсолютно по-африкански.

— Худжамбо, бвана афанде![9]— возопил он, да так, что Йенсена, бедного, шатнуло, и ринулся к Жилину. — Х'веве?[10]

— Сиджамбо, Габа! — ответил, посмеиваясь, Жилин и попал в объятия здоровенного масая. — Сикуона веве тангу замани![11]— выдавил он.

По толпе пронесся шепоток.

— Мой командир был! — похвастался Габа хмыкающему Гирину. — Мы с ним и с нукерами Мехти-хана дрались, и штурмовикам Чанга жару дали — помнишь, на Таити? О-о, а как интернацистам всыпали — до сих пор вспомнить приятно! У моего афанде орденов больше, чем пуговиц на блейзере!

— Габа… — пристыдил Жилин разошедшегося штурмана. — Что люди подумают?

Толпа шумела с одобрением.

— Везет же Габе! — добродушно прогудел Гирин. — Вон, как огурчик! А тут… — Он помассировал мешки под глазами. — Что лыбишься?

— Ликую бо! — радостно вскричал Габа. — Скорблю о нищих телом, ибо не дано им вкусить утех невесомости!

В толпе начался хохот.

— Юрод… — буркнул Гирин. — Ладно, пошли! Мы еще техконтроль не закончили… Пошли, пошли! Насмотришься еще на своего афанде!

— Поговорить уже не даст с человеком!

Толпа с хохотом провожала Габу, а тот весело скалил зубы. Некоторое время из бесконечного коридора Спу еще слышался его голос, вопрошающий «чертова медведя», куда тот так несется, и бас Гирина, советовавший «морану недоделанному» живее перебирать ногами.