Нансен. Человек и миф - Наталия Будур
Шрифт:
Интервал:
Станция произвела на Нансена неизгладимое впечатление. В статье, опубликованной в журнале «Природа», он так описывает её:
«Всё подвальное помещение огромного здания отведено под аквариум, подобного которому трудно сыскать. Доступ в аквариум открыт для широкой публики. Это обширное сооружение со множеством бассейнов отличается трезвым простым стилем, чуждым всякой вычурности или кричащих эффектов, оно привлекает не только внимание обыкновенных туристов, но и людей науки. Исследователь может провести здесь целые часы, наблюдая редчайшие явления морской фауны, наблюдая жизнь в самых редких её формах, и может научиться за это время куда большему, чем прочитав массу толстых, мудрёных книжиц и перерыв все мёртвые сокровища всех музеев. В научном отношении ещё важнее кабинеты, расположенные в верхних этажах здания. Здесь работают естествоиспытатели всех европейских национальностей, имея под рукой всё, что требуется для их трудов. Каждый из них может заявить лаборанту станции, какие организмы ему нужны для исследования, и эти организмы приносятся ему живыми, в их родной стихии. Естествоиспытателю буквально не приходится делать из своего кабинета ни шагу — у него тут всё под рукой: и инструменты, и маленькие аквариумы, и превосходная библиотека. В этом заключается огромное значение учреждения. А когда учёный устаёт от кабинетной жизни, к его услугам суда станции, и он может отправиться в море для собирания нужного материала. Станция имеет несколько лодок, два парохода, своих водолазов и всякие приспособлении для ловли обитателей моря».
Фритьоф пишет письма своим коллегам в Норвегию и прежде всего профессору Даниэльссену, в которых говорит о необходимости создать подобную станцию на родине и сожалеет о том, что методы исследования доктора Дорна «держатся в секрете», однако хочет «кое-что всё-таки разузнать».
Норвежские учёные не сразу поддержали очередную новаторскую идею молодого исследователя, но тем не менее станция была открыта — правда, через восемь лет, в 1894 году, в Дрёбаке неподалеку от Осло, а позднее и филиал в Бергене. На открытии аквариума в Дрёбаке Нансен присутствовать не смог, поскольку плыл на «Фраме» к заветной цели.
Однако Нансен не был бы сам собой, если бы всё время проводил на биологической станции. Он был молодым и красивым мужчиной, неотразимым для женщин. И Фритьоф не стал пренебрегать радостями кипучей неаполитанской жизни. Профессор Дорн в своём письме как-то обмолвился:
«Нансен не прочь повеселиться и славится как прекрасный танцор». Сам Фритьоф говорил, что танец наполняет его счастьем и гармонией, потому что тело и душа сливаются воедино.
Один из его неаполитанских друзей, венгерский учёный, вспоминая о времени, проведённом с Нансеном в Италии, писал:
«Он был сосредоточением жизни и душой нашего маленького общества. Большинство студентов работали на станции, а после встречались в кафе Basta на набережной Витторио Эммануэле. Каждый вечер мы собирались там к ужину и устраивали себе небольшой праздник с музыкой и танцами, настоящее веселье! Нансен мог всех развеселить. И иногда случалось, что мы, скучные учёные, так разойдёмся от вина и музыки, что примемся отплясывать кадриль, а церемониймейстером всегда был Нансен.
Однажды мы решили отправиться по знаменитой дороге вдоль моря в Сорренто и Кастелламаре. По пути нас обогнал другой экипаж с двумя дамами. Леди решили развлечься и устроили гонки, под звонкий смех умчавшись вперёд. Нансен выпрыгнул из нашего экипажа, догнал насмешниц и бежал рядом с их лошадью довольно долго. Так мы настигли дам, к взаимной нашей радости.
В Сорренто Нансен встретил одну норвежскую даму. Я очень устал и пошёл спать, а норвежская дама пожелала танцевать, а поскольку партнёров не хватало, то мне пришлось отказаться от сна. Нансен дал мне время переодеться, а потом под аплодисменты дам втащил в гостиную, где все только меня и ждали.
В другое же время он мог быть сосредоточен и погружён в себя так, что мог часами сидеть, не произнося ни слова. Я видел его у подножия Везувия, среди развалин Сан-Себастьяно, меланхолично взирающим на потоки застывшей лавы. Сан-Себастьяно был разрушен после извержения вулкана в 1874 году. Осталась только одна церковь. Вот возле этой церкви на куске лавы я и видел Нансена, который сидел там час за часом, не шевелясь и вперив взгляд в пространство. Мы много раз пытались расшевелить его, звали присоединиться к нам, но он даже не двигался. Позже, по дороге домой, когда мы с ним шли отдельно от остальных под руку, я вновь стал разговаривать с Нансеном. Но он в ответ не проронил ни слова и оставался безмолвным».
В Неаполе Фритьоф свёл тесное знакомство с тремя женщинами. Надо сказать, что для него было обычным иметь несколько романов параллельно. Не изменил он своим привычкам и после женитьбы.
В Италии он познакомился с Юханне Силов, учительницей из Халдена. Ей было 43 года, но 25-летнего Фритьофа это не смутило.
Вместе с ней он лихо отплясывал живую и страстную тарантеллу, в которой, по свидетельствам очевидцев, ему не было Равных. Не много было норвежцев, которые могли похвастаться таким искусством. В каждой области Италии тарантеллу танцевали по-разному, а вот в Неаполе этот танец «применялся» для ухаживания за девушкой и исполнялся парой. Часто случалось, что один старался танцевать быстрее другого, и в итоге танец превращался в состязание, кто кого перепляшет. Недаром Р. М. Рильке писал в письме от 20 февраля 1907 года:
«Что за танец: будто выдуманный сатирами и нимфами, древний — и воспрянувший, и вновь открытый, окутанный воспоминаниями; коварство, и дикость, и вино, мужчины снова с козлиными копытами и девы из свиты Артемиды».
Судя по всему, Нансен действительно пытался флиртовать с девушками во время танца, потому что фрёкен Силов сочла, что её кавалер заходит слишком далеко в танце, и предложила ему поменять партнёршу. Фритьоф с удовольствием принялся отплясывать с юной подругой Юханне Марте Кристенсен, которую тут же прозвал «фрёкен Сорелла» — «фрёкен Сестра». Вместе с двумя соотечественницами он танцевал в Неаполе, Амальфи, Сорренто и на Капри. Когда же им пришло время расставаться — отпуск подружек подходил к концу, — Нансен проводил их на вокзал, посадил в поезд и «почувствовал, что солнце зашло», как он писал вскоре Юханне.
Отношения со своей пассией, с которой у него, скорее всего, был платонический роман, Фритьоф продолжал поддерживать и после возвращения домой.
Но вскоре после отъезда прекрасных дам Нансен утешился, потому что впервые по-настоящему серьёзно влюбился — в Марион Шарп из Эдинбурга. Марион приехала в Неаполь вместе с матерью, с которой они совершали поездку по Европе.
Обе дамы испытывали к Нансену добрые чувства, правда разного свойства: матери нравился «белокурый викинг», как она называла его, за увлечённость наукой и начитанность, а Марион просто влюбилась. Втроем они совершали поездки по побережью и гуляли, взявшись за руки. Всё тот же венгерский приятель Нансена вспоминал:
«Нередко стояли мы лунной ночью у большого отеля вместе с несколькими бродячими музыкантами, которые наигрывали серенаду в честь обитавшей в отеле юной англичанки».
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!