Питбуль для училки - Галина Чередий

– Это ты просто спал очень много, родной, вот и болит, – погладила я его по вихрастой макушке, сглатывая ком в горле.

– Так баба Света мне вчера водичку горькую давала, чтоб спал. Я без тебя не хотел. Сказку просил, а она сказала: «Пей и спи».

Ах ты… гадина! Как же так! Внук же тебе родной! А ты его травишь! Зачем? Сериалы твои дебильные смотреть мешал? Почитать на ночь попросил?

Я шумно вздохнула несколько раз, беря под контроль эмоции, и сумела-таки натянуть улыбку.

– Все, никаких горьких водичек больше не будет, воробушек, – пообещала сыну. – Баба Люда тебя сейчас вареньем малиновым накормит и блинами.

– Хочу клубничное и оладушки! – просиял мой мальчик.

– Значит, попросим клубничное! – Мы бодро потопали по дорожке, мощеной плиткой собственноручно папой.

***

– Лен, доча, совсем плохо? – тихо спросила мама, как только налопавшегося оладий с вареньем Федьку папа забрал на улицу. Он на меня только раз при встрече и глянул, стал как туча, обнял крепко, да так и молчал все время.

– Ну… нехорошо… – чисто машинально я схватилась за высокий ворот свитера, еще больше прикрываясь. – Я… мы поживем немного у вас. Можно?

– Да оставайтесь хоть на совсем! И не прячь ты уже ! – всхлипнула мама. – Видела я. Как же так, Лен? Он тебя что, душил? Руку поднял? За что, роднуля?

– Мам… сложно все. – Держаться больше сил почти не осталось, и слезы все же прорвались. – У нас все плохо. Очень.

Мама кинулась ко мне, сидящей, обняла, как в детстве, прижимая щекой к своей груди и буквально укутывая в свои теплые руки, укрывая от всего.

– Был же хороший парень… – бормотала она, слегка укачивая. – Любил тебя как. Я же не слепая.

– Он очень изменился, мам. Мы оба изменились. Нам плохо вместе. Не надо больше нам вместе. Нельзя больше. Никак вообще.

Она обнимала меня, пока я хоть немного не успокоилась, поцеловала в макушку, как маленькую, и отстранилась, заглядывая в наверняка опухшее лицо. Отек с одной стороны я и сама видела в зеркале заднего вида по дороге.

– Господи, ты у меня усталая такая. Давай поспишь? Не горячись, Лена, поспи, отдохни. Может, и надумаешь чего другого, как успокоишься.

– Нет, мам.

– Ну тогда, может, Сергей одумается. Семья у вас все же. Не дело все ломать сгоряча.

Я покачала головой.

– Нет, ничего тут уже назад не склеишь, мам.

– А ты не торопись решать, Лен. В жизни чего только ни бывает. Как только ни срастается у людей, да после такого… Поспи. А нет, так и ладно. Проживем, дочь.

Поднявшись в мансарду, я разделась перед большим зеркалом и осмотрела себя и проступающие уже гематомы. На скуле, плече, на нижних ребрах, наверняка на спине, судя по тому, как болит. Следы несдержанных поцелуев Михаила полностью перекрыли отвратительные отметины пальцев душившего меня мужа. Господи, как, вот как это произошло с нами? В сотый раз задаюсь вопросом, как мы дошли до этого.

Переоделась в халат и забралась под тонкое одеяло, сворачиваясь в клубочек. Хватит себя спрашивать. Ответ «как» ничего уже не исправит. Нужно просто немного отдохнуть и думать уже, что делать дальше.

Едва прикрыла глаза и будто провалилась. Мой организм сдался.

***

– А ну вставай, сука охеревшая! – прорычал сквозь мой сон голос Сергея, и я заорала от боли и ужаса.

Только что со мной рядом был Михаил. Я ощущала его требовательные губы на своей коже, сильные руки повсюду. Этот сон был похож на счастье, откуда меня выбросило прямиком в ад. Сергей выдернул меня из кровати, сграбастав в кулак волосы, да так и поволок вниз по лестнице из мансарды.

– Отпусти! – закричала, слепо начав отбиваться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Пасть закрой, овца! – Муж тащил меня, не давая выпрямиться, я ничего не видела, билась пальцами босых ног о ступеньки, боками об углы. Но в сто раз хуже боли было услышать Федькин истошный крик:

– Папа, не надо! Не трогай маму!

– А ну отвали, подонок! – это уже отец.

– Стоять, старый! – новый мужской голос с отчетливыми глумящимися нотками. Один из приятелей мужа.

Извернувшись, я полоснула остатками недоломанных в первом столкновении ногтей по руке Сергея, удерживающей меня за волосы, согнутая в три погибели, лишенная шанса видеть, что происходит.

– Ах ты паскуда! – зашипел муж и с силой толкнул меня вперед, отчего я рухнула на пол.

– Лена, доченька! – кинулась ко мне мама вместе с Федькой. – Сережа, да что же ты творишь, сынок!

Я схватила сына, прижимая его к себе, а мама буквально накрыла нас обоих, сжавшихся на полу, как большая птица свое потомство.

– Это я-то творю? Это дочь твоя, старая кошелка, рамсы все попутала. Кинуть она меня задумала, падла такая! – оскалился муж, чуть наклоняясь к нам, явно желая напугать еще больше. В нескольких шагах двое его дружков держали папу с заломленными за спину руками.

– Да как ты смеешь, гаденыш! Как с женой своей и тещей разговариваешь! – Отец рвался из захвата, покрасневший, обезумевший от страха за нас, а двое молодых ублюдков только ухмылялись его усилиям.

– Как заслужили сучки!

– Папа, не называй так маму и бабулю! – отважно дернулся в моих объятиях сын.

– Рот закрой, гаденыш мелкий! Еще отцу родному указывать он будет. Ленка, ну-ка быстро бери его и в машину давай! Я тебе, бл*дь, разведусь! Еще раз куда дернешься – ноги повыдергиваю!

– Я не поеду с тобой никуда, – прижав сына еще крепче, посмотрела в его остекленевшие от бешенства глаза. – Я не позволю, чтобы Федька рос и видел такое.

– Чё?! Не позволишь? – глумливо ухмыльнулся Сергей, сунул руку под полу кожаной куртки и вдруг вытащил пистолет.

Шагнул к папе и приставил ствол к его лбу.

– А так? – ухмыльнулся он цинично. – Так позволишь? Поедешь? А? Разводиться теперь будешь?

– Какой же ты урод моральный, – процедил отец, с ненавистью глядя на него, а мама зашлась в плаче и стала умолять его одуматься.

Федька притих, словно его заморозило, а я освободилась от судорожных объятий мамы и медленно поднялась.