Прикольные игры на Краю Света. Три повести об отрочестве - Иван Орлов

Колька фонтанировал первым и поднял струю на высоту, почти равную его росту, примерно до подбородка. Следом Степка вступил в бой, натужившись так, что зарумянились загорелые щеки, пустил струю. Может, и выше, чем Колька, потому что светло-соломенный фонтанчик угодил Пану прямо в лоб, – он ведь, дурачок, еще и наблюдал, куда писюном целится. И возможная победа превратилась в посмешище.

А теперь карбид…

От тайного места за баней до реки – а это метров шестьдесят – компоненты бомбочек несли в разных торбочках. Сережа и младшая Колькина сестра Нинка бодро шагали следом за старшими, но на почтительном расстоянии. Колька то и дело оглядывался и для порядка шпынял мелкоту. Те в свою очередь прогоняли с огорода увязавшуюся за детьми дворнягу Жучку, по мере сил сторожившую подворье Василия Петровича.

На берегу Сергею и Нине сразу определили место – ложбинка на берегу в зарослях ивняка. Степка и Колька посреди поля снаряжали бомбочки: набивали травой бутылки, доливали воду, опускали в горлышки грязно-белые кусочки карбида и плотно закупоривали стеклотару.

И вот две бомбочки закопаны в сыпучую, как порох, подсохшую землю картофельного поля. Внутри стеклянных зеленых сосудов течет химическая реакция между карбидом и водой: выделяется и накапливается газ, а выхода у него нет.

Первой лопнула Степкина бутылка. Карбидный взрыв Сережка видел впервые и согласился с мнением старшего брата: он очень похож на те, какие показывают в кино про войну. Теперь ждали взрыва Колькиной бутылки. Но ничего не происходило. Там, где прятались Сережка с Нинкой, не было слышно ничего, кроме плеска волн и переговоров старших.

– Тихо же! Даже не шипит, – настаивал Колька.

– Шипит, – твердил Пан. – Пукает тихонько.

– Сам ты пукаешь! И совсем не тихонько!

Колька выскочил из окопчика и осторожными шажками пошел к своей бомбочке.

– Э, стой! – крикнул ему Степка. – А рванет?

Он вскочил на ноги, побежал за двоюродным братом, подцепил пальцами рукав куртки.

– Ну стой же ты!

Колька, вырываясь, яростно взвизгнул. И Степка отпустил его.

Все знали: если на Кольку найдет, он себя не помнит. И тому, на кого он взъярится, лучше уносить ноги. Колька хватал палку, камень – все, что под руку попадет, и лупил не глядя. Бывало, в припадок биться падал. За глаза его так и звали на Краю Света – Припадочный.

Тем временем Колька подошел к своему взрывному устройству и встал над прикопанной в землю бутылкой.

– Нормально все! – крикнул Степке. – Сейчас я ее!..

Огляделся, выискивая что-то на взрыхленной земле, подхватил с борозды черепок, обломок расколовшегося на части чугунка, котла для приготовления еды в печке.

– Дурак! – окликнул его всерьез обеспокоенный Степка. – На фиг тебе это надо?!

– Не твое дело! Иди в …

Колька опустился над своим изделием на колени, занес над зеленым донышком бутылки обломок чугуна…

И бомбочка словно испугалась наивной мальчишеской угрозы – она лопнула. Хлопок получился не очень громким, да и серо-зеленый цветок взрыва оказался слабее, чем у Степкиной бомбы.

Выглядывая из укрытия, жадно наблюдая взрыв, Сережа понимал, что граната ненастоящая, по-настоящему никого убить не сможет. Но почему же тогда Колька выронил ржавый обломок, схватился за лицо и скорчился над детской ямкой воронки, как молящийся араб, каких Сережа видел по телевизору, когда в скучных обычно новостях показывали войну Израиля и Египта, каких-то далеких и загадочных стран.

Больше зарядов не было. Вся ребятня побежала к поверженному подростку.

– Колян, ты что?! – на бегу выкрикнул Степка.

На бегу начала всхлипывать Нинка.

А Сережка не мог понять своих чувств. Положено было жалеть родственника, но ему было только любопытно – что случилось? – и неуютно от недоброго предчувствия.

Степка тряс Кольку за плечо. Двоюродный брат, не вставая с колен, поднял голову от земли. И все увидели, как между закрывающими лицо, серыми от земли пальцами сочится темная, как вишневое варенье, кровь.

Тут уж Нинка заревела в голос.

– Надо в больницу! Или что? – суетился Степка.

Понятное дело – в больницу. Но тогда все узнают, чем занимались оболтусы на пустых картофельных грядках. Значит, не избежать наказания. А оно вряд ли будет легким, вроде практикуемого мамой Степки и Сережки домашнего ареста. Ох, видно посвисты отцовского ремня неотвратимы, как зима!

– Пойдем к воде, промоем, – хлопотал Степка. – Может, там всего царапина или бровь зацепило: она кровит сильно.

– Глаза… больно… – глухо промычал Колька, не отнимая ладоней от лица.

Повели все же Кольку домой, рассудили, что в реке вода грязная, кишит микробами. Нинка, хоть Степка ее и отговаривал, побежала за мамкой. Та работает недалеко, на соседней улице, швеей на «промике» – комбинате местной промышленности.

У рукомойника на кухне Колька осторожно смывал с лица кровь и грязь. Ему помогал, как мог, Сережка. Ну, хотя бы подавал полотенце. Кровь тонкими, но резвыми струйками бежала из порезов на лбу, а еще из века заплывшего левого глаза капля по капле тоже сочилась.

– Левым почти ни фига не вижу, – констатировал Колька.

– Коль, а правым?

Тот побрызгал еще водой, поморгал – и ура!

– Кажись, вижу.

Потом, встречаемая не в тему радостным лаем Жучки, вбегает в дом тетка Евгения. Она бесцеремонно отпихнула Сергея, повернула к скудному свету из окна лицо сына.

– Ну что, видишь?

– Вроде, – вякнул Колька.

Телефона у Величко не было. Поэтому тетя Женя замотала раны сына льняным полотенцем и выбежала на улицу. Там, по счастью, ей удалось тормознуть соседа Петра Владимировича Бабченко, шумного веселого дядьку на машине ГАЗ-молоковоз. С его младшим сыном, второклассником Славиком, Сережка дружил.

Дядя Петя, конечно, чертыхнулся и даже матернулся, но посадил в кабину и кое-как перевязанного Кольку, и его мать. Погнал в больницу.

Сережка засобирался домой и только теперь заметил, что брата Степки давно нет рядом.

У Величко, которые Иван и Вера, родителей Степки и Сережки, тоже бегала во дворе собачонка незамысловатой породы с такой же простенькой кличкой – Белка. Это вполне объяснимо: в отличие от черной Жучки, бегавшей по соседнему двору Василия Величко, Белка имела шерсть изначально белую. Она умела лаять весело, встречая своих, и злобно, если в калитку перся чужой. А вот если папа возвращался домой пьяный, псина предпочитала молча отсиживаться в будке. Папаша в винном ненастроении мог пнуть независимо от того, с каким настроением лает Белка.