Последняя из рода Тюдор - Филиппа Грегори

Никто не знает, что делать дальше.

Дальше – хуже. Мой деверь, греховно красивый Роберт Дадли, не справился с заданием арестовать принцессу Марию, или леди Марию, как ее теперь мы все называем. И теперь он разъезжает по Норфолку на самых лучших лошадях, следя за тем, чтобы никто ей не помогал. Но под стражу он ее не взял.

Половина лордов уверяют меня в том, что она непременно сбежит в Испанию и что этого нельзя допустить ни при каких обстоятельствах, потому что она способна собрать и привести на нас целую армию католиков. Что, в свою очередь, означает погибель для нас и разрушение для всей Англии. Другая же половина убеждает меня отпустить ее, тем самым отправив ее в вечное изгнание, и тогда некому будет возглавлять восстание против меня. Однако Мария делает нечто совершенно иное, что оборачивается для нас еще большим бедствием: она поднимает свой штандарт над своим домом в Кеннингхолле и пишет письмо моему Совету, где говорит, что это она истинная королева и что готова простить им измену, если они впустят ее в Лондон и немедленно передадут ей корону.

Настало самое худшее время в праведном деле реформ. Я знаю, что Господь не желает передавать корону в ее руки и что все ее обещания сохранить за подданными свободу вероисповедания и не преследовать за «ересь» добрых английских христиан, которые только что увидели свет Слова Божьего, – лишь часть дьявольского плана. Дьявол стремится разрушить все, во что верила Екатерина Парр, чего успел добиться Эдуард и что я поклялась защищать. Я не позволю принцессе Марии отдать страну обратно в руки Рима и уничтожить наш шанс построить королевство святых. Господь повелел мне противиться ей, и я распоряжаюсь собрать армию, чтобы войти в ее владения и взять ее под стражу. Если мне придется посадить ее за решетку в Тауэре по обвинению в измене, значит, так тому и быть. У нее было достаточно возможности понять Слово Божье, она занималась с Екатериной Парр вместе со мной, но решила настоять на своем ошибочном суждении. Если мы схватим ее и Совет настоит на том, чтобы она была казнена за преступления против короны, против меня, – так тому и быть. Я найду в себе силы отправить ее на плаху, а всех остальных еретиков – на виселицу. Я не стану самым слабым бойцом в армии Господней. Я призвана, я избрана Всевышним и буду переносить невзгоды, как любой другой верный солдат небесного войска. Я не подведу.

Я часами молюсь на коленях в своей комнате, и, когда я прошу божественного руководства, моя сестра, Катерина, встает на колени рядом со мной. Мария устраивается рядом с ней. Катерина не привыкла разговаривать со святыми. Я вижу, как она задремывает, и бужу ее тычком в ребра. Тогда она вздрагивает и говорит «аминь». Это не имеет значения, потому что я знаю, что должна быть тверда и неколебима. Катерина – моя компаньонка и сестра, и она может спать, как Святой Петр спал, пока Иисус молился. Вот и я шаг за шагом стану приближаться к своей святой цели.

В ответ на объявление Марии себя истинной наследницей короны Совет провозглашает меня королевой, и все главные мировые судьи были разосланы по своим округам, чтобы донести до каждого известие о смерти короля и провозглашении меня его наследницей. По всему Лондону расклеены листовки, а проповедники делают объявления со своих кафедр.

– Есть ли протестующие? – нервно спрашиваю я отца.

– Нет, ни слова протеста, – уверяет он. – Никто не хочет сажать над собой испанца, как никто не хочет возвращения папского правления.

– Не может быть, чтобы у принцессы Марии не было сторонников, – волнуюсь я.

– У леди Марии, – поправляет он. – Ну да, это кажется странным, но пока никто не решился вступиться за ее право в открытую, что бы они там ни думали про себя. Разумеется, в королевстве полно папистов, но никто не встает под ее знамена. Джон Дадли так давно управляет этим вопросом, что он уже готов к любому повороту. Только бы испанцы не попытались вмешаться в дело наследия короны.

– Мы должны собрать и подготовить армию, – заявляю я, хотя у меня нет ни малейшего представления о том, как собираются армии.

– Мы уже этим занимаемся, – отвечает отец. – И я сам их поведу.

– Нет, – внезапно осеняет меня. – Правда, отец, я без тебя здесь не справлюсь. Не оставляй меня наедине с Дадли, с Гилфордом и его ужасными родителями. Не бросай меня только с матерью и девочками и без своего сторонника в Совете. Мать не посмеет перечить леди Дадли, лучше не иметь компаньонки вовсе, чем такую, как Катерина, а Мария еще слишком мала. Мне нужен советник, чтобы был рядом со мной.

Отец задумался.

– Я знаю, что твоя мать предпочла бы, чтобы я лично не возглавлял войско, идущее против ее кузины, принцессы Марии. К тому же я не военный…

– Туда должен ехать Джон Дадли! – восклицаю я. – Это же его идея, к тому же это он четыре года назад усмирил восстание Кета[8]. Вот он и пусть едет.

– Успокойся, – говорит отец, замечая прилив цвета на моих щеках и повышенный голос.

Оглянувшись на мать и на моих фрейлин, он кивает матери, как будто веля ей подойти и успокоить меня.

– Я спокойна, – быстро отвечаю я. Мне все время приходится заверять в этом окружающих. – Мне просто нужно, чтобы меня окружала моя семья. У Гилфорда она есть: его братья работают для него, его мать здесь, при дворе, его отец затеял ради него всю эту историю. Зачем нам наполнять двор представителями Дадли, а тебя отсылать прочь, оставляя здесь только Катерину, Марию и мать?

– Я останусь, не нервничай. Господь с нами, и ты станешь королевой. Силы Джона Дадли схватят принцессу, даже если она успеет добраться до замка Фрамлингем и поднимет над ним свои королевские знамена.

– Леди Мария, – напоминаю ему я. – Всего лишь леди, и у нее не может быть своих королевских знамен. Они могут быть только у меня.

Перед отъездом из Лондона Джон Дадли устраивает грандиозный прощальный ужин, который воплотил в себе любопытную комбинацию греховного бахвальства и греховного страха. Его речи нельзя было назвать полными энтузиазма. Я прочла достаточно исторических книг, чтобы усвоить, что военачальник, собирающийся в поход на защиту своей веры и своей королевы, должен говорить более энергично и воинственно. Вместо того чтобы провозгласить о том, что его дело правое и что победа будет за нами, он сообщает всем, что рискует своей жизнью и репутацией, что наполнило умы присутствовавших беспокойством вместо уверенности.

Мы с Гилфордом сидим рука об руку, лицом ко всему залу, с гербовым балдахином только над моим креслом, которое стоит выше, чем его, и слушаем, как он угрожает Совету, говоря, что предаст их, если они предадут его. Это не речь цезаря перед великим походом, о чем я и говорю Гилфорду.

– Так и слушают его не римские трибуны, – язвительно отвечает он. – Тут нет ни единого человека, достойного доверия. Любой переметнется на другую сторону, если это покажется ему более выгодным.