По ту сторону холста - Агаси Ваниев

Запах сырой земли, падавшей им на головы, пробуждал воспоминания о дождливом Петрограде с бегущими под зонтами прохожими, проезжающими по брусчатке каретами. Раздавшийся взрыв снаряда вернул бедолаг обратно в реальность. Молчание, длившееся вечность, прервал захрипевший большевик:

— Наконец-то мы встретились, Александр Иванович. Пусть и по разные стороны баррикад, но встретились.

— Да, Фёдор Сергеевич, голубчик мой, — согласился поручик. — Жизнь изрядно нас потрепала. А ведь совсем недавно мы были дворянином и бурмистром в одном и том же поместье, в круговороте обыденных дел.

— А сейчас что? Раненные и голодные вояки, не умеющие держать оружие в руках. Да ещё посреди боя. Просто какое-то безумие.

— Зачем только нужны были революции, стачки, демонстрации и прочее? Думают, что матушке России это пойдёт на пользу? Что русская душа обретёт свободу и вернёт смысл жизни к первоначальному видению? Что мы, православные люди, спокойно всё перенесём? Нет, голубчик. Они сильно ошибаются.

— Правильно говорите. Правильно.

— Лучше бы дали наслаждаться драгоценными секундами жизни дома, в уютных креслах и в компании друг друга. Чем не благодать?

— Александр Иванович, так давайте воспользуемся этим моментом. Пусть посреди этого хаоса, но уделим остаток времени нашей взаимной радости. Сейчас или никогда.

— Фёдор Николаевич, голубчик мой, полностью с вами согласен.

Словно воссоединившиеся после разлуки, белогвардеец и большевик обняли друг друга и стукнулись грязными лбами. А затем, дав волю своим чувствам, их губы приблизились друг к другу и…».

Но громогласный крик Аркадия Николаевича прервал развитие отношений:

— Стоп! Это что за вольные фантазии? Совсем стыд потеряли?

— Аркадий Николаевич, то, что вы услышали, является современным видением событий, имеющим право на существование, — парировал Белин. — Писательство, как и любое другое искусство, не имеет границ. Я не боюсь нарушать правила и экспериментировать с материалом. Уверен, что многие прагматичные люди согласятся со мной.

— Ах, вот оно как называется. Современное видение… А вы слышали когда-нибудь про такую книгу, как Уголовный Кодекс Российской Федерации? Бестселлер номер один среди населения. Там есть статья, затрагивающая вещи из вашего фрагмента. Не боитесь нарушать правила? Флаг вам в руки. Только я очень сомневаюсь, что продажи озвученного «шедевра» покроют штраф до пяти миллионов рублей. Но не сомневаюсь, что ваш последний роман станет действительно последним. Что скажите?

— Фых… — презрительно фыркнул мастер постмодернизма и с гордо поднятой головой направился к выходу из помещения. — Наступит день, и этот барьер исчезнет!

Только после того, как входная дверь в конференц-зал захлопнулась, Аркадий Николаевич с облегчением выдохнул и, вытерев пот со лба, торжественно произнёс:

— На этой счастливой ноте конференцию объявляю закрытой. Всем спасибо и до свидания.

Подобно стае голодных собак, журналисты окружили уходящего Тельцова, оттесняя друг друга локтями и порождая давку у входной двери. Со всех сторон посыпались вопросы, как мелкие камушки в пучине оползня.

— В какую сумму вы оцениваете ущерб издательства от одновременного увольнения трёх топовых авторов? — спросила шепелявая девушка с диктофоном в руках.

— Кем и в какие сроки вы намерены заменить ведущее авторское звено, которое своей популярностью последнее десятилетие кормило издательство? — поинтересовался лысый мужчина, набиравший пальцами текст на экране планшета.

— Не боитесь ли вы праведного гнева огорчённых такими новостями читателей? — выскочила из-под ног лысого мужчины маленькая женщина.

— Кто надоумил вас так бездарно и мгновенно обанкротить ведущее российское издательство? — раздался недовольный бас в толпе.

— Вы балагур или идиот? — издевательски поинтересовался наглый репортёр и щёлкнул фотоаппаратом.

Но Аркадий Николаевич не ответил на грубость. Оставив без внимания вопросы, он плавно прикоснулся к дверной ручке, повернул её и подобно парусному кораблю покинул взволнованную толпу. И по мере отдаления голоса и крики становились тише, а походка директора издательства гордой и уверенной.

Поздним вечером, в личном кабинете своей загородной резиденции, Тельцов сидел за массивным дубовым столом, по зелёном сукну которого хаотично распределились многочисленные листы офисной бумаги, канцелярские принадлежности, миниатюрные бронзовые бюсты великих русских писателей.

— Валентин Дмитриевич, — мысленно пожаловался Аркадий Николаевич автору «Руси изначальной». — Разве грезилось вам в самом страшном сне, что однажды русскоязычная историческая проза скатится в овраг на такую глубину, чтобы основной, высшей мыслью романа, сплетающей повествование в единый сюжетный узор, станет проблематика чистки княжеских конюшен от навоза да идиотическая несостоятельность младшего наследного потомства? Где сплочение племён славянских и не только славянских в один мощнейший победоносный кулак? Позор и великое горе.

Тельцов хватался за голову и каждый раз на его ладонях оставалось внушительное количество седых волос, грозящее скорым самовольным облысением.

— Фёдор Михайлович, любезный, — обратился директор издательства к бюстику Достоевского. — Разве может зарубежное преступление всколыхнуть в русской душе русского читателя самые глубинные пласты самоидентичности? Чего уж говорить о зарубежном наказании! Оно и вовсе не имеет шансов выдавить из нашего человека скупую слезу соболезнования. Позор и великое горе.

Тельцов потёр раскрасневшиеся глаза, кулаком сдерживая рвущиеся наружу те самые привередливые русские слёзы.

— Родные мои! — обратился Аркадий Николаевич сразу ко всей плеяде выдающихся литературных предков. — Отчего так сделалось, что стремление выпендриться, обозначить своё существование во что бы то ни стало через любое бессмысленное якобы новаторство воздвигнуто на высшую ступень? Не через интеллект и русскую душу, а через безумие в виде беспорядочно и безвкусно сшитых друг с другом ярких тряпичных лоскутков. Позор и великое горе.

Мобильный телефон, погребённый под грудой бумаг, завибрировал, заставив Тельцова очнуться и вздрогнуть. Издатель извлёк надрывающийся смартфон из бумажного плена. На экране светилось два слова — брат Борис.

— Аркаша, здравствуй! — послышался в трубке знакомый голос с хрипотцой. — Я всё понимаю. Теперь ты большой человек, к тебе не подступиться. Впрочем, ты ничем и не обязан родному брату, но мне нечем кормить семью. Я сбился с ног и надежда покинула меня. В этом всемирном вертепе безыдейных сюжетов совершенно нет места для моих произведений. Наверное скоро я умру. Я звоню проститься с тобой. Прощай брат!

— Стой, Борис! Почему ты никогда не говорил мне, что грезишь литературным трудом? Я бы мгновенно пристроил тебя на какую-нибудь должность.

— Зачем мне тревожить тебя, дорогой брат, если во всех издательствах страны мне отказали не по одному десятку раз? Прощай!

— Прекрати прощаться! Мы что-нибудь придумаем. Срочно приезжай ко мне, хочу лично познакомиться с твоим творчеством!

До самого утра Борис Николаевич Тельцов декламировал брату строки из романа, оконченного буквально на днях. Это был исторический эпос в трёх томах с впечатляющей детективной линией и многократными ироническими вкраплениями. Аркадий Николаевич пребывал в полном восторге. После того, как было озвучено последнее слово романа, директор издательства внезапно помрачнел.

— Дорогой брат, это лучшая современная проза, что я слышал за