Эхо прошлого. Книга 2. На краю пропасти - Диана Гэблдон

Мюррей молчал; огонь костра отражался в его темных глазах. Наблюдая за ним, Уильям подумал, что шотландец-могавк уже сложил свою песнь смерти, – и вскоре заснул под треск пламени и тихий хруст костей, терзаемый лихорадкой, но несломленный.

* * *

Во сне ему виделись пытки: бесконечный раскачивающийся мост над бездной, где его преследуют черные змеи и стаи летающих желтых голов с разноцветными глазами. Он замахнулся, чтобы отбиться от них, – и пришел в себя от острой боли.

Свежий ветерок предвещал скорый рассвет. Прохладный поток воздуха коснулся лица Уильяма, заставив вздрогнуть и вспомнить об иной дрожи.

Кто-то что-то сказал – он не разобрал, что именно, но из-за лихорадки решил, что это одна из змей, с которыми он разговаривал до того, как они принялись на него охотиться.

На его лоб легла чья-то ладонь, большой палец приподнял веко. Лицо индейца витало перед ним в дремотном видении.

Уильям издал раздраженный возглас и, моргнув, повернул голову. Индеец что-то спросил, ему ответил знакомый голос. Кто… Мюррей. Это имя, казалось, плавало возле его локтя, и он смутно припомнил, что Мюррей был в его сне, он отчитывал змей на суровом шотландском наречии.

Сейчас Мюррей тоже говорил не на английском языке, однако и не на специфическом шотландском диалекте. Уильям с трудом повернул голову, все еще дрожа от озноба.

Вокруг костра на корточках – чтобы не намокнуть от росы – сидели индейцы. Один, два, три… шесть. Мюррей и еще один индеец сидели на бревне и разговаривали.

Нет, индейцев семь – еще один потрогал его лоб и наклонился.

– Думаешь, умрешь? – с толикой любопытства спросил он.

– Нет, – ухитрился выдавить Уильям в промежутках между клацаньем зубов. – Кто ты, черт побери?

Индейцу вопрос показался забавным, и он повторил его своим друзьям. Те засмеялись, тогда Мюррей посмотрел на Уильяма, заметил, что тот проснулся, и встал.

– Каньенкехака, – сказал индеец, усмехнувшись. – А кто ты, черт побери?

– Он мой родич, – коротко сказал Мюррей, опередив Уильяма, оттер в сторону индейца и сел на корточки рядом с Уильямом. – Живой?

– Как видишь, – угрюмо отозвался он. – Не хочешь представить меня своим… друзьям?

Первый индеец разразился смехом и, видимо, перевел его слова двоим или троим индейцам, которые подошли взглянуть на Уильяма. Они тоже сочли это забавным.

Мюррей не смеялся.

– Это мои родственники. По крайней мере, некоторые. Пить хочешь?

– У тебя много родственников… кузен. Да, если тебе не трудно.

Уильям попытался сесть, помогая себе здоровой рукой. Вылезать из-под промокшего от росы, но все равно уютного одеяла не хотелось, однако какая-то глубинная потребность заставляла его принять вертикальное положение. Мюррей, похоже, неплохо знал этих индейцев; впрочем, родня они ему или нет, а в линии его рта и плеч сквозило напряжение. И становилось ясно, зачем он сказал им, что Уильям – его родственник…

«Каньенкехака», – сказал индеец. «А ведь он не имя свое назвал, а племя, к которому принадлежит», – догадался Уильям. Вчера Мюррей тоже произнес эти слова, когда выгнал тех двоих минго. «Я каньенкехака. Могавк. Они меня боятся». Это прозвучало как простая констатация факта, и Уильям так и не расспросил Мюррея, обстоятельства помешали. Увидев несколько могавков одновременно, он одобрил благоразумие минго. Могавки прямо-таки источали первобытную жестокость, помноженную на небрежную самоуверенность людей, готовых петь – не важно, насколько хорошо, – пока их оскопляют и сжигают заживо.

Мюррей протянул ему фляжку с водой, и Уильям принялся жадно пить, а после налил немного воды в ладонь и омыл лицо. Почувствовав себя лучше, он сходил в кусты, затем вернулся к костру и сел на корточки между двумя индейцами. Они разглядывали его с неприкрытым любопытством.

Похоже, по-английски говорил лишь тот индеец, который пальцем поднял его веко; остальные кивали ему, сдержанно, но вполне дружелюбно. Уильям посмотрел через огонь и отшатнулся, чуть не упав. На траве лежало длинное рыжевато-коричневое тело, и пламя золотило шерсть на его боках.

– Он мертв, – заметив удивление Уильяма, холодно сказал Мюррей.

Могавки рассмеялись.

– Я понял, – ответил Уильям не менее холодно, хотя его сердце от потрясения билось сильнее обычного. – Так ему и надо, если это тот самый, что напугал моего коня.

Присмотревшись, он увидел у костра еще несколько трупов. Маленький олень, свинья, пятнистая кошка и два или три белеющих на темной траве холмика – цапли. Понятно, зачем могавки пришли на болота: подобно остальным, они охотились.

Светало, слабый ветерок шевелил влажные волосы на затылке Уильяма, от животных резко пахло кровью и мускусом. И разум, и язык Уильяма сделались неповоротливыми и медлительными, но все же он принудил себя похвалить охотников. Переводивший его слова Мюррей неприкрыто и радостно удивился тому, что Уильям не забыл о вежливости. А у того даже сил не хватило, чтобы обидеться.

Разговор перешел на общие темы и велся по большей части на языке могавков. Индейцы больше не проявляли интереса к Уильяму; впрочем, сосед по-дружески угостил его куском холодного вареного мяса. Уильям кивнул в знак благодарности и, пересиливая себя, принялся есть, хотя с тем же результатом на месте мяса могли быть сапожные подметки. Он плохо себя чувствовал, его знобило; доев мясо, он вежливо кивнул сидящему рядом индейцу и отошел, желая снова лечь и надеясь, что его не стошнит.

Заметив состояние Уильяма, Мюррей подбородком указал на него и сказал что-то своим друзьям на языке могавков. Последнюю фразу он произнес с вопросительной интонацией.

Умеющий говорить по-английски индеец, невысокий, коренастый, в клетчатой шерстяной рубахе и кожаных штанах, в ответ пожал плечами, затем поднялся и подошел к Уильяму.

– Покажи мне руку, – сказал он и, не дожидаясь, пока Уильям послушается, взял его запястье и закатал рукав рубахи. Уильям чуть не потерял сознание.

Когда перед глазами перестали плавать темные пятна, он заметил, что к индейцу присоединились Мюррей и еще двое могавков. И все они с неприкрытым испугом смотрели на его руку. Уильям нехотя опустил взгляд. Рука чудовищно распухла, чуть ли не вдвое увеличившись в размере, а от повязки к запястью шли темно-красные полосы.

Знающий английский язык индеец – Уильям вспомнил, что Мюррей почему-то называл его Росомахой, – достал нож и срезал повязку. И только тогда Уильям понял, до чего неудобной она была. Кровь снова побежала по венам, руку закололо словно иголками, Уильям с трудом подавил желание почесать ее. Хотя какими, к черту, иголками – ощущение было такое, словно по руке ползали полчища кусачих огненных муравьев.

– Дерьмо! – выругался сквозь зубы Уильям.

Индейцы явно знали это слово, они засмеялись – все, за исключением Росомахи и Мюррея, которые искоса поглядывали на руку Уильяма.