Веревочка. Лагерные хроники - Яков Капустин

Спокойно идёт по кругу, где сидит сифилитик с язвой на губе, кружка с чифиром и только попробуй задёргайся, если больной парень без хвостов… Все мы под Богом.

Крыса досталась Витьке в наследство от предыдущего сидельца. Никто из начальства не возражал против животного в камере, наоборот, всем она нравилась. И только новый корпусной старшина пугал нас, что крысу он отдаст собакам, потому как «не положено».

– Если он, тварь, Борьку тронет, я ему, козлу, в харю сушняка чахоточного сыпану. Я не знал, что это за сушняк такой, и Витька пояснил, что он у предыдущего соседа собрал туберкулёзную мокроту, смешал с сахарной пудрой и табаком и забил папиросу.

– К нам менты по месяцу в камеру не заглядывали, все кумовские агенты боялись закладывать крытников, как огня. Так что пусть только Борьку тронет, – грозился Витька.

Однажды мы вернулись с прогулки, а Борьки не было. Сержант втихаря сдал нам корпусного, сказав. что тот бросил Борьку собакам у вахты, которые его задушили, а есть не стали.

И менты и зэки были опечалены, а Витька даже расплакался.

– Всё! Мочу козла! Пусть помучается гнида, как Борька. Ты не лезь, будешь, если что, свидетелем, что он на меня первый кинулся. А там – куда родная вывезет.

Наутро Витька с нар не вставал, прикинувшись больным.

Менты корпусного ненавидели, и мы полагались на их нейтралитет.

Когда же старшина нагнулся стаскивать Витьку с нар, тот выдул ему в лицо сушняк из папиросы. Старшина ничего о таком кошмаре и не слышал, облизал, как ему думалось, сахар с губ и отправил Витьку в карцер на десять суток. Ко мне претензий не было, и вскоре я ушёл этапом на зону.

Много после я слышал, что Витька снова загремел на крытую, а про корпусного говорили, что его комиссовали по болезни, и он работал истопником при железнодорожной больнице.

С Витькой мы больше никогда не встречались, но я слышал, что он проигрался, бежал и умер после побоев.

Правда это или нет, я до сих пор не знаю, потому что рассказал это человек с сомнительной лагерной репутацией.

Если собрать подряд сто мужиков на свободе и поменять их местами с сидельцами в лагере, разницы никто, практически, не увидит, потому что профессиональные преступники или патологические злодеи в лагере встречаются крайне редко и заметного влияния они не имеют, кроме, разве что, карманников или жуликов, специалистов воровских профессий.

Расхитители, и политические, то есть интеллигенция – это отдельная категория правонарушителей, которые в лагере ведут себя прилично, как, впрочем, и на свободе.

К ним, в отличие от люмпенизированного сообщества, блатная культура не прилипает совсем. Наверное, причина в воспитании.

В основном, корыстные преступления совершаются спонтанно и носят любительский характер.

Бескорыстные же правонарушения – хулиганство, убийства, аварии – совершаются, как правило, в пьяном виде, что и приводит в лагерь людей без преступных наклонностей.

Я уже не раз подчёркивал, что блатные песни и жаргонные словечки за мой долгий срок на усиленном и строгом режиме встречались не чаще, чем на свободе, а такие слова, как разборка и малява я впервые услышал в фильмах начала девяностых.

Хотя и самому пришлось перевозить такую «маляву» из одной зоны в другую.

Это был учебник «Высшая математика», где на титульной странице было написано два слова «Всё правильно».

Написал эти слова своим друзьям на Вожскую в Коми АССР очень уважаемый парень по кличке Тимоха, с которым мы сидели вместе в БУРе (барак усиленного режима).

Книгу я должен был передать любому из двух уважаемых парней на Вожской – Паше Королю по кличке Дурак или Юре Солнышко.

Этими двумя словами давалась на меня исчерпывающая характеристика.

Через 20 лет из кино я узнал, что это была «малява».

Мне, правда, встретился однажды парень по фамилии Зиньков, который вёл тетрадь, куда записывал блатные слова, песни и смысловые татуировки, расспрашивая всех и каждого об их знании преступного мира.

Но смотрели на него урки, как на тюльпана или бантика, то есть пустое место, чем он, впрочем, и был. Потому что у людей серьёзных нет ни времени, ни желания заниматься такими глупостями.

Досидев на Вожской оставшиеся 3 месяца в ПКТ (помещение камерного типа, прежнее и используемое название – БУР) после приключений на Лесной, я вышел на зону, где меня уже ждали Паша Дурак и Солнышко со своими семьями.

Обе семьи были играющими, уважаемыми и при больших деньгах.

С нарядчиком ребята утрясли вопрос, чтобы меня определили в строительную бригаду в жилой зоне, которая числилась за первым отрядом, объединявшим хозяйственные службы.

После ужина с выпивкой и хорошей едой меня повели к Иосифу, коменданту первого отряда для обустройства.

Иосиф, сорокалетний красавец-еврей, был воплощением респектабельности и лоска.

Ни своей внешностью, ни одеждой он не походил на виданных мною в предыдущие лагерные годы зеков.

Чёрный блестящий милюстиновый костюм сидел на нём, как праздничный фрак на английском дворецком.

На ногах были кожаные мягкие туфли, пошитые местным сапожником. Под костюмом эффектно смотрелась коричневая водолазка. Даже нагрудная бирка, на которой было каллиграфическим почерком выведено «Фридман Иосиф Борисович», смотрелась, как значок лауреата государственной премии. Вдобавок ко всему он был гладко выбрит и благоухал хорошим одеколоном. Было понятно, что проблем с начальством у него нет.

Увидев двух хороших парней, которых, по всей видимости, ему видеть хотелось меньше всего, Иосиф несколько напрягся, но удержал лицо и поинтересовался, чем может быть полезен.

Паша Король по кличке Дурак, видимо, не очень впечатлялся внешним видом коменданта отряда обслуги, поэтому коротко произнёс:

– Марк будет у тебя в строительной бригаде. Обустрой по-человечески. Он мой товарищ. Ты понял? Приду, проверю.

Последней фразы Паша мог не говорить, потому что Иосиф нежно взял меня под локоток и повёл в свою каптёрку, которая выглядела так же уютно и респектабельно, как и её владелец.

На столике появились фарфоровые чашки, о существовании которых я уже забыл, шоколадные конфеты, сыр, горячий цейлонский чай и бутылка грузинского коньяка.

Мы с ребятами выпили по пару глотков, Иосиф пил только чай и развлекал нас интеллигентскими рассказами, периодически рассыпаясь любезностями в адрес моих друзей.

Сам барак внутри выглядел идеально. Ничего подобного мне встречать не приходилось, поэтому Иосиф вызывал мой живой интерес.

Переместив какого-то повара наверх, Иосиф предоставил мне койку внизу в углу и снабдил новым бельём и разными необходимыми принадлежностями, коих я не мог иметь по определению, выйдя из БУРа.