Веревочка. Лагерные хроники - Яков Капустин

Лейтенант Смирнов, наш новый начальник отряда, прибыл к нам прямо из училища, а потому был серьёзен и строг, как английская гувернантка. Он требовал порядка согласно инструкции, к чему лесной народ не привык, потому что сил хватает только на выполнение терпимого минимума. Узнав про мою трубу, он потребовал её заделать. Естественно, что я не обратил никакого внимания. Начальника отряда это возмутило, и он заставил коменданта отряда забить в дыру деревянный нагель, которым плотники скрепляют брёвна сруба.

Я просверлил рядом новую дыру.

Смирнов лишил меня очередной посылки. В посылках я не нуждался, но запись в деле меня не обрадовала. Дыру он заделал снова и пообещал в следующий раз лишить меня свидания. Я никого не ждал, но ещё одна запись была нежелательна.

То, что я руковожу всем производством на лесобирже, лейтенанта заботило меньше всего, по неопытности, он еще многого не понимал. Я для него был одним из многих крепостных.

Вот такая случилась эпидерсия, как говорил мой душевный приятель Паша Дурак.

И тогда я решил научить молодого твердолобого лейтенанта хоть чуть-чуть разбираться в жизни.

В конце месяца лейтенанта Смирнова вызвал начальник колонии майор Овчинников, и поставил в известность, что его отряд, впервые за несколько последних лет, не выполнил месячный производственный план. Объяснил, насколько это серьёзно, и какими чревато последствиями. Почему такое произошло, Смирнов понять не мог, а объяснять старшие офицеры ему не стали. Решили, что «сам должен до всего дойти своим умом». Думай, дескать, своей головой!

И Смирнов думал. Вернее думал, что думает.

На следующий месяц хозяин пригрозил перевести его в дежурные, что ставило жирный крест на его продвижении по службе, потому что в дежурные обычно отправляли тех, на кого махнули рукой. Смирнов начал «бить хвостом», и выяснил, что его проблемы – это результат моих манипуляций с цифрами. Заставить меня силой было невозможно, потому что начальство старалось не лезть в производство, если его устраивали результаты.

Поэтому со своими проблемами Смирнов оставался один на один.

Другого пути, как наладить со мной нормальные отношения, у него не было. К тому времени он уже завёл роман с заведующей поселкового магазина. Бабой она была умной и тёртой, иначе кто бы держал её столько лет в заведующих. Наверное, она и подсказала Смирнову, что «переть рогом, как баран на ворота» бесполезно и бесперспективно.

Вместе со старшим мастером Соколовым, он пришёл в мой кабинет с бутылкой коньяка и кульком шоколадных конфет «Ласточка».

Мы выпили, поболтали «ни о чём» и всё встало на свои места.

Смирнов стал нормальным, думающим и даже заботливым начальником отряда, а я получил возможность дышать ночью свежим воздухом.

Со временем, вместо привычного «отрядный», жулики, за глаза, стали уважительно называть его Валерой.

А наш народ, за просто так, никого уважать не будет. Это заслужить надо.

Мой душевный приятель, осетин Жора Камурзаев, часто говорил особо наглым людям:

– Ну, не может же быть так, что одному всё время праздники, а другому постоянно несчастья. Должно же быть в мире какое-то равновесие.

Трудно не согласиться с мудрым человеком.

Но ко мне понимание этой истины пришло намного раньше знакомства с Георгием Александровичем.

В 1968 году меня с простреленными грудью и рукой и с переломанными рёбрами привезли в Шепетовскую железнодорожную больницу. Шепетовка – родина Павки Корчагина. Это для тех, кого в школе не заставляли читать «Как закалялась сталь».

Для меня и второго раненного подельника по побегу, Витьки Кутищева, выделили отдельную палату в конце коридора и посадили двух солдатиков нас охранять.

Витька, профессиональный шулер и наглец, сразу обыграл солдатиков в карты, простил им долги, и мы подружились.

Со всей больницы к нам с авоськами шли сердобольные больные, и уже тогда Жорин постулат проник в моё сознание накрепко. Как пелось в известной песне: «После радостей неприятности по теории вероятности».

Только у нас с Витькой было всё наоборот. После долгого периода неприятностей наступило недолгое время благоденствия и покоя. Хотя в этой же больнице мне встретился человек, судьба которого была жестоким исключением из этого правила.

Пули особого вреда мне не причинили, и через пару дней я уже ползал по коридору возле палаты с помощью какого-нибудь больного. На большее здоровья не было, а потому охранники не возражали.

Мы отъедались давно забытыми деликатесами и развлекали публику разными байками и историями.

Палата на противоположной стороне коридора охранялась обычным милиционером.

В ней с ожогами лежала молодая женщина. Поражено у неё было процентов семьдесят кожи. А поскольку ожогового центра, да и серьёзных специалистов не было, надежд на её спасение не оставалось никаких. Врачи снимали ей боли наркотиками и это всё, что было в их силах. Рассказывали, что она сожгла целую семью вместе с домом и пострадала сама.

Звали её Ольга, и больше о ней ничего не было известно.

Она ни с кем не разговаривала, а потому лежала одна, ожидая неминуемого конца.

Милиционер ничего не имел против моих к ней визитов, и я время от времени заходил к ней, отвлекая своей болтовнёй от боли и горестных мыслей.

Наверное, моё положение и вид вызывали у неё какое-то доверие, и однажды она обратилась ко мне с просьбой. Никому больше она, видимо, довериться не могла, а важный для себя вопрос нужно было перед смертью решить.

Ей необходимо было передать весточку своим детям, которых она давно не видела и сообщить, что она их всегда любила и никогда не забывала.

Просила об остальном им не сообщать, а написать, что она просто умерла.

Просьба была для лагерной жизни обычная, а вот содержание вызвало у меня любопытство. Я заучил адрес и текст послания, несколько раз повторил ей и поклялся своими родителями, что при первой же возможности отправлю тайно и с гарантией это письмо. Она успокоилась.

Следователь пару раз к ней приходил, но толку не добился и, наверное, просто ждал справку о смерти преступницы, чьей фамилии и адреса он так и не мог установить. Однажды она сама, задыхаясь, начала мне рассказывать свою историю. Наверное, ей нужно было выговориться перед смертью. Из её не всегда связной и членораздельной речи, я понял смысл её невероятной истории, и попытаюсь её изложить, как сумею.

Когда из армии вернулся её парень, она была беременна от другого и собиралась за того замуж. Но отец ребёнка её бросил, и прежний ухажёр уговорил её снова к нему вернуться.

Жили они сначала неплохо, но года через три, после рождения второй, уже общей дочери, муж начал пить и избивать Ольгу.