Изголовье из травы - Марина Москвина

Вот гости входят, усаживаются лицом к хозяину – внутри ничего лишнего, вообще ничего – кроме очага и углубления в стене, где вы будете сражены наповал уникальнейшей вазой с цветком и каллиграфическим свитком.

В строгой очередности вносится утварь. Сосуд с чистой водой, закрытый лаковой крышкой, затем – чашка, веничек и ложка, потом чайница.

Даже если чашки приходится покупать на рынке, то их сначала разбивают, а потом склеивают заново, для того, чтобы чашка стала особенной и неповторимой, похожей чашки уже нигде не найдется.

Вот начинается разведение огня в очаге, символическое очищение утвари шелковым платком невиданной красоты и дороговизны.

Вода для приготовления чая используется только родниковая. Самая лучшая вода издавна считается в Киото. В старые времена ее везли в Эдо по древней дороге Токайдо в паланкинах.

Вода кипятится на углях из сакуры. В молчании сидят гости и слушают «шум ветра в сосновом лесу», так называют японцы клокотание воды в котелке, на дне которого металлические пластинки издают мелодичные звуки.

Когда вода в котелке закипает, длинной бамбуковой ложечкой хозяин достает из чайницы растертый в порошок зеленый чай и, залив его водой, взбивает веничком в пену. Теперь многое будет зависеть от быстроты движения веничка и длительности взбивания.

Чашка церемонно подносится гостю, тот ее церемонно принимает и выпивает чай в три глотка. Чашка подается той стороной, на которой изображен рисунок.

Если заваривается густой чай – по цвету и плотности он похож на суп из шпината, – тогда одна чашка идет по кругу. Первый гость делает глубокий поклон, после первого глотка выражает одобрение хозяину по поводу превосходного вкуса и неторопливо, делая еще два глотка, передает чашку второму гостю, второй, сделав свои три глотка – третьему…

Передавая чашку, каждый тщательно протирает бумагой край. Последний гость опять отдает главному, и тот просит разрешения у хозяина поближе ее рассмотреть.

Чашке может быть лет четыреста, а то и больше, из нее пил прадедушка, дедушка, папа, жизнь нескольких поколений промелькнула, как тень легкого облачка. Гость наслаждается ее формой, цветом, фактурой, поражается красотой ее внутренней поверхности, а затем восхищается дном. Все рассматривают ящичек для чая и особую гордость хозяина – бамбуковую ложку.

Пусть ящичек треснутый и несколько раз починенный, так же как и сама чашка для чая. Это вселяет в хозяина еще большую гордость за их обладание. Он будет жутко разочарован и огорчен, если никто к этим сокровищам не проявит интереса. А так – довольный и счастливый, он отвечает на все вопросы, и даже дает историческую справку о прежних хозяевах столь несравненной утвари.

Может сложиться впечатление – это некий «птичий танец», журавлиные обряды, однако весьма почитаемый в средневековой Японии мастер чая Сэн-но-Рикю говорил, что чайная церемония открывает просветленное сердце, а не демонстрирует виртуозное искусство перформанса.

– Принимайте своих гостей так, – сказал он, – чтобы они чувствовали тепло зимой и прохладу летом.

А на вопрос: в чем секрет чайной церемонии, Рикю-сан ответил почти как мой Лёня:

– Положите уголь, чтобы вскипятить воду, и приготовьте чай, чтобы он был вкусным. Другого секрета нет.

Когда гости уходят, хозяин возвращается в чайный домик, садится перед своим чайником и предается философским размышлениям, прислушиваясь к «ветру в сосновом лесу».

Теперь я переживаю, достаточно ли восхищения обрушила на садик и чашки мастера Мацунами. Мне так хотелось с ним поближе познакомиться. Спросить о его жизни, о судьбе.

– О, это нам придется слишком много разговаривать, – ответил он уклончиво.

И все-таки рассказал, что окончил философский факультет в Токио, но с детских лет увлекся медитацией, поэтому без сожаления оставил карьеру ученого, долго скитался, пока не стал священником монастыря Дайтокудзи.

– Сейчас мне шестьдесят лет, – закончил Мацунами-сан, и мы ахнули.

На вид ему было не больше сорока.

И я все норовила задать ему классические вопросы паломника:

– Вот если у тебя возникли сложные житейские проблемы…

– Надо медитировать, – отвечал он.

– Рождение, старость, смерть…

– Только медитация.

– А вдруг…

– Усиленная медитация.

– Но, что если, в конце концов…

– Медитация, медитация и медитация! – отвечал Мацунами-сан.

– Просветление?..

– Это равновесие между просветлением и заблуждением.

– А вы даете своим монахам коаны древних наставников? «Звук хлопка одной ладони»?

– Я даю им современный коан.

– ???

– Ваша повседневная жизнь – вот ваш коан. Вы сами – единственная проблема, неразрешимый вопрос, над которым надо работать.

– И все же вы используете методы старых мастеров, – сказал Лёня. – Вон какой страшный монах сидел с палкой!

– Какой монах?

– А тот, в конце зала!

– Как вас зовут? – вдруг спросил Мацунами-сан.

– Леонид.

– Леонид… Коган. Мой любимый скрипач, – задумчиво произнес Мацунами и вдруг рассмеялся, как дитя. – А тот монах с палкой – старинная деревянная скульптура!!!

Мы с Леней поклонились ему и, пошатываясь, пошли со двора.

Свободные и счастливые, отправились мы бродить по Дайтокудзи, уже никуда не спеша.

Бродить в Дайтокудзи можно целую неделю, это громадный монастырский городок, объединивший двадцать дзэн-буддийских храмов. У каждого свои отдельные зазывные ворота – старинные, массивные, сделанные из широких досок редчайших криптомерий. Мне, конечно, во все хотелось заглянуть, но нам это было не по карману – за вход бескорыстные дзэн-буддисты просили самое меньшее по четыре доллара с носа. Ибо за глухими заборами скрывали они драгоценные жемчужины – свои знаменитые средневековые японские сады, дальним родственником которых является мой знакомый японский садик у нас в Москве в Ботаническом саду.

Много лет прогуливаясь в Ботаническом саду со сказочником Сергеем Седовым, мы никак не могли посетить этот сад честь по чести, потому что всегда приходили, когда он уже закрыт. Мы даже с Серёгой пару раз перелезали через забор и только-только принимались любоваться холмом и цветущей вишней, каменными валунами на берегу и прудиком с горбатым мостом, слушать пенье лягушек, вдыхать благоухание весенних трав или внимать щемящим осенним картинам угасания природы, напоминающим о бренности мира, как тотчас из-за японской пагоды появлялся наш русский милиционер и молча бросал на нас испепеляющие взгляды. Мы пятились и с позором – опять-таки через забор покидали это священное место…