Русские качели: из огня да в полымя - Николай Васильевич Сенчев

партии, потряс Валерия Степановича, и он понял, что задерживаться в родной газете при таких руководящих пропагандистах теперь уже не стоит. По какому-то поводу Валерий Коршик пришел на приём в заведующему отделом пропаганды обкома партии А. Хл-ву (ельцинский выдвиженец!). Секретаря в приёмной не было, и Коршик зашел прямо в кабинет. То, что он увидел, его печально развеселило. Хозяин кабинета сидел за столом и, как ребёнок, высунув кончик языка, лезвием безопасной бритвы аккуратно препарировал пойманную осеннюю муху. Застигнутый врасплох, хозяин кабинета недовольно выставил журналиста за порог, назначив ему приём аж через две недели… Вскоре Валерию Степановичу поступило предложение от московской газеты «Гудок», и он покинул «Уральский рабочий».

Мне было ещё рано посматривать на сторону, хотя о собкоровской работе, конечно же, мечтал и старался как можно больше писать, чтобы меня заметили коллеги из центральных изданий. Однажды я заглянул в городское агентство «Союзпечать». Меня интересовала тема возврата периодических изданий из розничной реализации. В советское время газетные киоски ломились от неликвидного товара. Некоторые газеты и журналы покупатели даже и не спрашивали. Нарасхват были толстые литературные журналы «Наш современник», «Москва», сатирический «Крокодил», «Работница», «Крестьянка», «Литературная газета» и другие популярные, а ныне уже забытые, издания. Возврат неликвида на склад вовсе не означал, что им не интересовались покупатели. Просто в розницу навязывалось такое количество экземпляров, что их не могли реализовать. А ведь это убытки, как для издательств, так и для торговли.

Директор городского агентства «Союзпечать» со словами «а теперь я вам историческое место покажу» повел меня по крутым ступенькам в подвал здания. Когда спустились в подвальное помещение, забитое кипами старых газет и журналов, мой спутник полушепотом сказал: «Вот здесь расстреляли царскую семью… Знаете об этом?».

Ещё бы не знать. То, что в небольшом особнячке инженера Ипатьева летом 1918 года была казнена царская семья, было известно всем. И когда по Свердловску пошли разговоры о сносе этого дома (в нём-то и размещалось агентство «Союзпечать»), какая-то инициативная группа стала собирать подписи под обращение в ЦК КПСС с протестом против уничтожения исторического здания, имеющего к тому же архитектурную ценность.

Я хорошо помню этот дом. Он стоял на склоне Вознесенской горки и с восточной стороны казался сильно вросшим в землю. Не берусь судить о его архитектурной ценности, но он, как историческое свидетельство, как память о горьком прошлом, должен был бы остаться на века.

В 1975 году Политбюро ЦК КПСС по предложению Ю.В.Андропова приняло секретное постановление о сносе этого здания. Свердловский первый секретарь Я.П. Рябов умудрился затянуть исполнение решения, передав скандальную миссию своему преемнику — Борису Николаевичу Ельцину. И в сентябре 1977 года, незадолго до 80-летия Октябрьской социалистической революции, дом был разрушен.

Впоследствии, уже при новой власти, расстрел царской семьи в подвале ипатьевского дома стал на многие годы едва ли ведущей политической и идеологический темой. Сам факт убиения императорской семьи преподносился как мрачный символ жестокости и кровожадности большевистского режима. Снимались бесчисленные фильмы об этом, писались сотни статей и книг. Мой коллега, самарский журналист и писатель Сергей Жигалов, создал на эту тему роман под названием «Царская голгофа», в котором показал величие жертвенности коронованной особы.

Меня такая интерпретация давнего исторического события напрягала. Неужели, как трактуют теперь прошлое некоторые историки, правление монарха Николая-2 было для России золотым веком? И то, что к царю прилип эпитет Николай-кровавый, это что — выдумка большевистских пропагандистов? Ведь теперь в современной историографии так и говорят: расстрел демонстрантов на дворцовой площади Петербурга в 1905 году оправдан и неизбежен, поскольку демонстранты намеревались взять в заложники самого царя. А Ленский расстрел? Да было, говорят, такое, но царь-то здесь причем? Это дело рук хозяев и управителей Ленских золотоносных приисков. А Ходынская катастрофа, в которой погибли по официальным данным 1389, а по неофициальным — более 4000 человек, среди которых было много детей и женщин? И опять здесь вина не императорского двора, а московского обер-полицмейстера Власовского. Он был «снят с занимаемой должности с обеспечением пожизненной пенсии в 15 тыс. руб. в год».

Мне кажется, что наиболее точно и провидчески оценил Ходынскую катастрофу поэт Константин Бальмонт, откликнувшийся на то событие вот таким стихом.

Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима,

Наш царь — кровавое пятно,

Зловонье пороха и дыма,

В котором разуму — темно…

Наш царь — убожество слепое,

Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,

Царь-висельник, тем низкий вдвое,

Что обещал, но дать не смел.

Он трус, он чувствует с запинкой,

Но будет, час расплаты ждёт.

Кто начал царствовать — Ходынкой,

Тот кончит — встав на эшафот.

И это произошло. Подвал дома Ипатьева в Екатеринбурге стал тем самым эшафотом. Но, к сожалению, без следствия и суда. Хотя попытки разобраться в деяниях царского режима были. Сразу после буржуазной февральской революции 1917 года временным правительством была создана чрезвычайная комиссия (в её составе был поэт Александр Блок), деятельность которой так и не завершилась судом. А расстрел произошел. И убили безвинных детей и женщин…

ХХХ

1982-й и последующие за ним годы стали временем череды смертей высших руководителей страны. Сначала похоронили первого заместителя председателя КГБ генерала армии Семена Цвигуна (при Андропове его называли недрёмным оком Брежнева). Затем ушел из жизни Михаил Суслов, который всем казался человеком бессмертным. А в ноябре умер Леонид Ильич Брежнев. Если учесть, что официальные сообщения народ всегда воспринимал с недоверием, то и на этот раз в кухонных разговорах стали мусолить дурацкие версии о покушениях, отравлениях и прочих смертоубийственных страстях.

В нашем журналистском кругу тоже ходили всякие легенды. Как бы ни казалось странным, среди моих знакомых наибольшее сожаление вызвала кончина Михаила Андреевича Суслова. Его хоть и называли чеховским Беликовым, человеком в футляре, но его скромность, аскетизм и фанатичная преданность социалистическим идеалам располагали к нему простых людей. А ведь его мало кто из народа лично знал. Но когда нужно было добиться решения какого-нибудь важного вопроса, люди друг другу говорили: а ты к Суслову пробейся!

Моя старшая сестра Лидия Васильевна именно по такому совету «пробилась» к нему как