Гиблое место - Сергей Шхиян

В начале XVII века Свода Законов Российской империи еще не существовало, так что никаких правовых ограничений на совместные посещения бань не было. Только много позже нравственность восторжествовала, и появился такой закон: «Полиция наблюдает, чтобы в публичные бани никто не входил в отделение не своего пола (XIV том Свода Законов, ст. 250)».

Погревшись минут пятнадцать на солнышке в нетерпеливом ожидании, я спустился в предбанник. Там уже никого не было, только снятые одежды женские и детские аккуратно лежали на лавках. Я скинул свое монашеское одеяние, снял собственное «исподнее» платье и нырнул в душную жару бани.

Парная, она же моечная, была чуть больше предбанника, так же с двумя лавками и высокими, под потолок полатями. Привыкая к жару и темноте, я присел на одну из лавок.

Остальная компания была уже наверху и со смехом и шутками хлесталась вениками. Разглядеть толком что-либо было невозможно, потому, отогнав грешные мысли, я взялся отмывать щелоком свои свалявшиеся в колтун кудри.

Щелок — это жидкое самодельное мыло, отстоявшийся, прозрачный раствор золы, который содержит в себе соду, растворяющую жир. Замена, прямо скажем, фиговая, но лучше щелок, чем ничего. И, вообще, добраться, наконец, до горячей воды было таким наслаждением, что никакие пленительные женские прелести в ту минуту меня не волновали.

— Батюшка, — позвала меня с полатей Наталья Георгиевна, полезай к нам погреться!

Я на ощупь влез наверх в умеренный жар и предался празднику плоти.

Увы, только банному.

Дети и Наталья Георгиевна в тепле ожили, развеселились, баловались, и казалось, позабыли о гибели отца и всех своих передрягах. Я как-то незаметно втянулся в их игры.

— Ты, батюшка, мойся, а мы пошли одеваться, — сказала Морозова, когда малышка пожаловалась, что ей жарко.

В открывшейся двери в предбанник мелькнул изогнутый силуэт обнаженного женского тела, и я остался один.

Одному сидеть в темной жаре было скучно, я лениво похлестал себя веником, обмылся из бочки холодной водой и выглянул в предбанник. Наталья Георгиевна была уже в крестьянской холщовой рубашке и одевала детей. Я прикрыл дверь в парную, посидел на лавке, остывая и ожидая, когда они уйдут. Потом вышел в предбанник, оделся в хозяйское белье, прихватил свои вещи и, как был, в исподнем, отправился в дом Ульянки.

Казаков видно не было, деревня опять замерла в тишине и недвижности. Пахать было еще рано, так что крестьяне не переутомлялись и занимались обычными повседневными делами. Даже недавний налет не вывел земледельцев из сонного равновесия.

Как только я вошел в избу, Ульяна собрала наши грязные вещи и отправилась стирать на речку, а мы остались одни в избе, ожидать, пока нас приведут в божеский вид. Наталья Георгиевна, простоволосая, в одной посконной рубахе выглядела очень ничего, так что я невольно начал за ней ухаживать. Дети, утомленные купанием, легли спать, а мы чинно беседовали, сидя у окна. Упоминать о гибели мужа я избегал, потому наш разговор больше касался «светской жизни», которую вела молодая женщина. Увы, никаких дискотек и светских раутов она не припомнила, сплошные богомолья и хождения к святыням. Впрочем, судя по ее оживленному рассказу, развлечения такого рода ей нравились.

Часа через два вернулась Ульяна с нашим стираным платьем. Проснулись дети, начали возиться на лавке, занимаясь сами с собой. Одним словом, жизнь налаживалась. Я наслаждался бездельем, безопасностью и впервые за последние дни никуда не спешил. Шустрая отроковица, развесив во дворе мокрую одежду, присоединилась к нам, и я сумел задать с утра интересовавший меня вопрос, каким образом она отвела глаза казакам, и они нас не увидели. Одно дело, когда всякой чертовщиной владеет старушка-ведьма, и совсем другое — девчонка.

— У нас в деревне многие умеют глаза отводить, — пояснила Ульяна. — Дело нехитрое. Делаю, как матушка учила.

— И как делаешь? — попытался я поймать ее на слове.

— С Божьего благословения, батюшка.

— Ну, насчет Божьего благословения, такого быть не может. Церковь за колдовство не хвалит, — нравоучительно объяснил, было, я, но, наткнувшись на непонимающий взгляд, замолчал. Решил, пусть с язычеством и ведовством борется сама церковь. Спросил: — А меня можешь научить?

— Не могу. Ты же батюшка! Да и не получится у тебя, этому сызмальства нужно учиться.

— А где, кстати, твои родители?

— Батюшку в Москве в голодный бунт убили, а матушку в избе крестьяне сожгли, — просто сказала девочка.

— Как это сожгли! — невольно воскликнул я.

— Как ведьму.

— Господи, когда?

— На нынешнее крещенье.

— Здесь? — машинально задал я глупый вопрос.

— Нет, в Покровке, сюда я к дяде Гривову прибегла, как начали со мной покровские парни баловать.

— Как баловать?

— Как с бабами, как стала я сирота, так они начали меня тереть, — просто ответила девочка.

— Тереть… — я понял, что она этим хотела сказать. И только покачал головой, глядя на хрупкую, почти детскую фигурку девочки. Христианская община, твою мать!

— А я за то на них порчу навела, — неожиданно добавила Ульяна, — а в деревню красного петуха пустила.

Про такого известного на Руси петуха я слышал.

— Деревню сожгла! — поразилась Морозова. — Как же можно?

— А матушку жечь можно, а со мной силком баловать?

Что делать, у каждого своя правда и своя ненависть. Попробуй, разберись в соразмерности действия и противодействия. Мы надолго замолчали, каждый думал о своем.

— А откуда у тебя эта изба? — спросил я, чтобы отвлечь собеседниц от грустных мыслей.

— Она не моя, а дядьки Гривова, — ответила Ульяна. — Он матушкин братец, а я живу у него по родственности. А хочешь, я тебе, батюшка, погадаю, или побоишься, — вдруг неожиданно предложила девочка, круто меняя тему разговора.

— Погадай, — согласился я, — только я гаданиям не верю.

— А я верю, — заинтересовалась Наталья Георгиевна. — Мне погадать сможешь?

— Смогу, чего не смочь, вот батюшке погадаю, а потом, тетенька, тебе. Тебе, батюшка, на чем гадать? — спросила меня Ульяна.

— На чем хочешь, на том и гадай, я в этом не разбираюсь. А на чем вообще гадают?

— Можно на гадальной книге пророка и царя Давида, — серьезно сказала девочка, — можно на бобах, на решете, на воде…

— А ты, что, умеешь читать? — удивленно спросил я, потом поправился. — Гадай, на чем тебе удобно, мне все равно.

— Тогда буду на воде, — подумав, решила Ульяна, — вода никогда не обманет.

Девочка тут же пошла в сени, принесла небольшую деревянную бадейку, почти до верха наполненную водой, и поставила ее на лавку у окна. Мы с Морозовой потеснились, освободив ей место. Вокруг бадейки девочка разложила самые разные, несовместимые друг с другом предметы: уголья из печки в глиняной миске, венок из сухих цветов, медное колечко, деревянный гребень. Мы молча следили за приготовлениями, даже Бориска, оставив игру с сестрой, подошел и внимательно глядел на чистую гладь воды в низком, широком ведре.