Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России - Андрей Гронский

М. говорил, что постепенно у него нарастали чувства презрения обиды. Однако они вступали в конфликт с чувством вины и видением того, что сторонники присоединения Крыма, если абстрагироваться от их политических взглядов, нередко обладают положительными человеческими качествами: «Рефлекторно приходят такие (негативные) мысли, а в следующий момент приходит осознание, что вот те же самые люди, которые вызывают у тебя ненависть своей безропотной пассивностью и зашоренным взором, и которых ты непроизвольно называешь «быдлом» и «ватниками», в большинстве своем по отдельности, каждый сам по себе, скорее всего умные, добрые и хорошие, и не виноваты они в своем воспитании и в том, что оказались в такое время и в таком месте, и что озлобление на них ни к чему не приведет. И тебе самому только хуже станет, и им глаза не откроет. И говоришь себе, что-нибудь вроде: «Ну не обижаешься же ты на инвалида за то, что он не может бегать! Не обижаешься же ты на свою кошку за то, что она не понимает математики!»

Многие из тех, кто был потрясен военным с конфликтом с Украиной, говорили, что есть очень мало людей и мест, где они могут говорить о своих мыслях и чувствах и встретить понимание. В большинстве же повседневных ситуаций они сталкивались либо с уходом от темы разговора со стороны собеседников, либо с агрессивной реакцией по типу «Крым наш! Ты что за бандеровцев?», «Почему ты не уезжаешь?» Многие говорили, что слышали от своих знакомых обвинения, что они «пятая колонна» и «национал-предатели». М. так описывал переживание изоляции и дефицита общения: «Летом и осенью нарастает чувство одиночества. Думаешь, что то, что происходит между Россией и Украиной — это самое важное, что это то, что на долгое время определит судьбу не только Украины, но и самой России. Нужно что-то делать… Хочется обсудить это, но понимаешь, что говорить не с кем! Человек либо начнет заяснять тебе про киевскую хунту, бандеровцев и про то, что на Америку надо скинуть „ядреную бомбу“, либо, если его волнуют более актуальные проблемы, переведет разговор на то, как он давно не был в Италии, или кто может стать новым начальником отдела. При этом глаза его загораются истинным воодушевлением. Не знаю, от чего тошнит больше!»

Многие говорили, что их поразила поразительная метаморфоза в мышлении окружающих людей. Процитирую еще раз интервью М.: «Самое интересное, что чувство полной отделенности возникает совершенно внезапно. Происходит метаморфоза. Ощущение примерно такое, что находится перед тобой хорошо знакомый, близкий тебе человек. Но пока ты его не видел, произошел с ним инсульт, и выключилась какая-то часть его мозга. И вот сегодня он речь твою перестал понимать, а завтра вообще не узнает, а послезавтра готов палкой ударить. Или, как будто, вечером лег спать, а утром проснулся в другой стране. Ну, или в другой эпохе…

То есть, кажется, что ты мыслишь также как все, и что все испытывают аналогичные чувства к происходящим событиям как ты, и вдруг неожиданно оказывается, что окружающие то мыслят и чувствуют совершенно противоположным образом. Крайне неприятное ощущение. Спасает только интернет, из которого узнаешь, что ты не сошел с ума и есть люди, которые разделяют твою точку зрения. Только они далеко. Вот так и живешь чужим в своей стране».

М. отмечал, что для сохранения психологического равновесия ему приходилось дистанцироваться от людей, ведущих разговоры об Украине и политическом курсе России: « Летом пик истерического верноподданичества и ненависти к «украинским фашистам». Люди, которые никогда политикой не интересовались, вдруг становятся пламенными патриотами. Просто волшебное превращение! Избегаю присутствовать при разговорах на политические темы, если кто-то начинает, стараюсь отойти в сторону. Все равно ничего, кроме испорченного настроения из этих разговоров не выйдет. Все аргументы известны заранее. И никого ты ни в чем не переубедишь, как, впрочем, и тебя тоже».

Позже М. говорил: «2014 год — это год большого разочарования в России как государстве и в соотечественниках, которые раньше воспринимались как вполне добропорядочные, нормальные и разумные люди.

Меньше чем за год с Россией произошло страшное превращение. Это очень мучительно наблюдать, когда символы, которые раньше были символами национальной исторической гордости, становятся символами преступлений, а еще недавно приличные, разумные, добрые люди начинают напоминать упырей, радующихся чужому горю и жаждущих чужой крови. Многие из них твои друзья и родственники. А у тебя еще остался образ их прежних. Ты за него цепляешься и пытаешься крикнуть им: опомнитесь! А они не слышат».

Многие из тех, кто не принял действия власти в течение последних лет и происходящие массовые процессы, отмечали, что испытывали чувство бессилия от невозможности повлиять на ситуацию. Одна молодая женщина так сказала по поводу своих переживаний из-за фальсификации выборов и «болотного дела»: «Я очень сильно злюсь, но я ничего не могу сделать…» М. в интервью говорил следующим образом: «Поначалу кажется, что нужно найти единомышленников и действовать. Но единомышленников мало… а договориться бывает непросто… и действий в результате не получается. Хотя поначалу было немало людей, смотрящих на ситуацию также как я, они были растеряны и никак не организованы».

Респонденты отмечали, что с ходом времени острота переживаний смягчалась. Один из респондентов говорил о том, как постепенно менялось восприятие ситуации с Украиной: «Не хотелось в это верить. Это вызывало растерянность и непонимание и у меня, и у моих близких друзей.

А потом мы как-то стали возвращаться в реальность… И кто-то это приветствовал, воспринимал это с некоторой бравадой, а кто-то как я отнесся к этому резко отрицательно.

Казалось, что это какой-то рубикон. Не понятно было как с этим жить и что делать… Если мы способны захватывать чужие территории и начинать войну, то совершенно непонятно как жить в этом государстве теперь… И вообще стоит ли в нем жить, может быть действительно лучше уехать… А потом как-то все успокоилось, улеглось и стало понятно, что как-то жить можно. Что пока еще за слова, если в тюрьму и сажают, то не всех и не часто…» Судя по его высказываниям, ситуация стала восприниматься боле спокойно, более отстраненно, более аналитично.

Респондент М. так описывал свое состояние осенью 2014 года: « Осенью тяжело и постепенно приходит принятие ситуации. Нет больше добрососедского братского украинского народа, наверное, одного из последних, который был готов разговаривать с нами на русском языке. Как нет впрочем больше и того народа, ради свободы которого стоило бы жертвовать жизнью и претерпевать лишения, как это делали идеалисты еще в недавнем прошлом. Остается вопрос как не потерять к нему сострадание, не озлобиться… И еще вопросы: Зачем и как жить дальше в этой стране? Хочу ли я делать что-то хорошее для людей, которые радуются захвату территорий вчера еще братского государства? И если я не могу никуда уехать, как мне сосуществовать с ними? И хотя есть маленькая надежда, что что-то изменится в лучшую сторону, слишком она мала…»

Через год я задал ему вопрос о том, что изменилось в его отношении к ситуации. Он ответил следующим образом: «Изменилось многое. Стало больше принятия. Не радостного конечно принятия. Скорее принятия от безысходности, от осознания, что все равно сейчас ничего изменить не получится. Понимание, что ничего изменить нельзя. Можно только наблюдать. Год назад казалось, что можно и нужно что-то делать. Надо только привлечь внимание людей к войне на Украине, объяснять что происходит, и это поможет войну остановить. Не сработало. И сейчас ощущение, что все активные действия бессмысленны. Все идет своим чередом, вся цепочка событий идет своим чередом, и на нее никак не повлиять. Это как будто вагон отцепился от состава и катится под гору. Его уже не остановить. Да и главное останавливать некому… Поэтому буду наблюдать… Происходит принятие того, что темные времена в России надолго. Не на один год… может даже на десятилетия…