Заговор против террора - Алекс Маркман

— Исак, Исак, — с укоризной прервал Гольдштейна Шигалевич, жестом отмахиваясь от аргументов собеседника, как от жужжащей над ухом мухи. — Всемирно известный ученый, а наивный, как ребенок. Вот уж справедливо сказал Наполеон: от великого до смешного — один шаг. Могу к этому добавить, что ты его сделал.

— Кто дал тебе право так безапелляционно судить, не прибегая ни к каким доводам, — стал горячиться Гольдштейн, всерьез обидевшись. — Давай рассуждать логически.

Шигалевич резко прервал его.

— Сложность жизни заключается не в том, чтобы объяснить, как она должна быть устроена логически, а в том, чтобы понять, почему все идет против логики. Не на здравом смысле мир держится и управляется. Не видишь, что ли, что наше правительство — это правительство ненависти, ненависти ко всем.

Шигалевич говорил слегка заплетающимся языком, зло уставившись на Гольдштейна и тыча пальцем в пол, как будто указывая на место, где правда зарыта..

— Ты смотришь на меня, как на представителя власть предержащих, — пожаловался Гольдштейн.

— Оно считает своими врагами всех, — продолжал Шигалевич. — Свой народ — это враги внутренние. Все народы за пределами — враги внешние. С их точки зрения это справедливо, потому что их ненавидят все, кто хоть сколько-нибудь понимает в политике. Иначе и не может быть. Потому что те, кто во главе.

Внезапный взрыв смеха и последовавший за ним громкий, возбужденный разговор заглушили речь Шигалевича. Но в ушах Кирилла продолжали звучать его слова. Как Шигалевич может такое говорить? Ведь всем известно, что капиталисты хотят погубить первое в мире государство рабочих и крестьян. И также известно, что они засылают массу шпионов и диверсантов, чтобы подорвать страну изнутри. Шигалевич, несомненно, враждебно настроен к нашему строю. Он, вполне возможно, работает как вражеский агент, используя свои связи с ЕАК.

— Ты меня не слушаешь, Кирилл. — Сказав это, Софа потянула его за рукав, возвращая его внимание к себе. Она чуть сильнее прижала колено к его ноге.

— Извини, я пропустил. Шумно очень. Что ты сказала?

— Я спрашиваю, твоя мачеха пишет тебе?

— Да. Я, правда, никогда не называл ее мачехой. Для меня она мама. Ни она, ни мой приемный отец никогда не скрывали, что я — неродной их сын. Оно и бесполезно было, ибо услужливые соседи не забывали напоминать мне об этом, как будто по секрету. А у тебя родственники есть?

— Есть. У меня тетка в Ленинграде. Но я с ней почти не общаюсь. Она утверждает, что родственники должны жить на расстоянии, потому что такова природа родственных связей: чем длиннее расстояние, тем крепче родственные узы.

Он положил руку на ее ногу повыше колена, и сквозь мягкую юбку ощутил волнующее тепло ее тела. Она покрыла своей ладонью его руку и слегка сжала ее. Интимность этой тайной ласки под столом в присутствии ничего не подозревающих людей создало атмосферу заговора влюбленных. От Софиного молчаливого, тайного, и оттого еще более откровенного согласия молоточки счастья застучали у него в висках. Хорошо бы, подумал он, взять ее сейчас на руки, как ребенка, и понести по городу, и чтобы она, обняв его за шею, мурлыкала что-нибудь на ухо.

— Пойдем ко мне, — тихо предложил он. Она приблизила губы к его уху и прошептала: — Нет, ко мне. Пойдем сейчас.

— Пойдем, — охотно согласился он, и тут же ужаснулся. Как? Разменять служебный долг на любовную интригу! Быть может, именно сейчас он услышит то, что поможет распознать врагов народа.

Он заглянул Софе в глаза. Ах, черт с ним. Будь что будет.

Гости подпили и стали расползаться по квартире, поглощенные спорами о политике и текущих событиях. Кто устроился на кухне, кто в спальне, кто в передней, а кто и на лестничной площадке, куда Шигалевич отправил злостных курильщиков. Уйти незаметно не удалось, но и удерживать их никто не стал, ибо каждый был занят своей компанией.

Кирилл обнял Софу, она прильнула к нему, и так, тесно прижавшись друг к другу, они неторопливо шагали по ночной Москве, наступая на хрустящий ледок застывших луж, вдыхая аромат весны, пьяные от счастья, в ожидании небесного наслаждения близостью. Они дошли до набережной и остановились у металлического барьера.

— Я люблю тебя, — сказал Кирилл, и от этих древних и всегда юных слов обдало жаркой волной.

— И я люблю тебя, — ответила Софа, и приблизила свои губы к его губам.

Ох, как закружилась голова от поцелуя! Как закружился, заплясал весенний мир вокруг него в счастливом танце! И что это за чудо такое, созданное Богом — женщина и любовь!

До Софы дошли уже за полночь, и осторожно, бесшумно прокрались в ее комнату, чтобы не разбудить соседей. Там они набросились друг на друга с поцелуями, но потом

Софа нежно отстранилась от него, извинилась, взяла впотьмах что-то и сказала: сейчас вернусь. Понятно, пошла в туалет привести себя в порядок, — догадался Кирилл.

Быстро вернувшись, Софа сразу же бросилась ему на шею. Мягкая, длинная юбка послушно повторяла изгибы ее крутых бедер. Сквозь шелковистую, податливую ткань отчетливо ощущались все складочки ее тела. Удушливым счастьем в висках застучала горячая кровь — счастьем обладания женщиной в том волшебном мире, который сейчас уменьшился до размеров этой маленькой темной комнаты в коммунальной квартире.

Софа тихо хихикнула и поцеловала его в ухо. Дрожащими пальцами пытался расстегнуть Кирилл ее юбку, но у него ничего не получалось. Софа не сопротивлялась и продолжала обнимать его за шею и легонько ерошить его волосы. От этого он еще больше разволновался.

— Не торопись, — шепнула Софа. Она отпустила на миг его шею, расстегнула сзади крючок, и вновь обняла его. Сколько нежности и ласки было в кольце ее рук! Ее юбка плавно соскользнула на пол. От его ладони через все тело расползалось волнующее, затуманивающее сознание тепло ее нежной кожи. На Софе не оказалось нижнего белья. Сняла, когда выходила, — догадался Кирилл.

Это была бессонная, горячая ночь. Они не сомкнули глаз и, казалось, обезумели от страсти Однако с рассветом здравый смысл вернулся к Софе.

— Тебе пора уходить Кирилл, сладкий мой, — зашептала она ему на ухо. — Нехорошо, если соседи тебя увидят утром. У меня с ними и без того натянутые отношения.

— А чем ты им мешаешь? — удивился Кирилл.

— Ничем. Но ведь я — безродный космополит. Этим людям ничего объяснить невозможно. Такие времена. Уходи, сладкий мой. Встретимся на неделе.

Обнаженная, теплая и умиротворенная, Софа положила голову ему на плечо и закинула на него правую руку и ногу. Глаза ее были закрыты, но на лице играла блаженная улыбка.

Был конец июля, около двух часов дня. Летнее солнце затопило комнату озорным светом, давая Кириллу возможность разглядеть малейшие складочки тела любимой женщины. Сколько нежности и доверия было в ее полусонных объятиях! С каждым днем она становилась прекраснее, и с каждым днем его радость все сильнее отравляла тошнотворная мысль, что его любовь замешана на предательстве и крови.