До последней строки - Владимир Васильевич Ханжин

скрипящая и стонущая всеми своими швами коробка — спешил назад, к Белой Выси. Наверное, лет двадцать назад этот автобусик, во всяком случае кузов его, можно было видеть на улицах областного центра, и, возможно, Рябинину доводилось и тогда пользоваться им. А теперь вот пыхтит, старичок, по проселкам, продолжает служить, не сдается.

Пожалуй, если бы не трясло так отчаянно, удобнее было бы стоять, а не сидеть. Пружины дивана износились, лишь крайние сохранили некоторую упругость и давили круглыми своими ребрами.

Запах бензина въелся в дерево и металл кузова. Время от времени Рябинин обращал на все это внимание — на неудобство сиденья, на качку и тряску, на запах бензина, а затем снова уходил в свои мысли.

В автобус он садился в состоянии острого, злого, нетерпеливого желания тотчас же вернуться в редакцию и взяться за статью. В командировках с ним нередко случалось так.

Но Рябинин умел сдерживать себя.

Сейчас он тоже сумел справиться со своим нетерпением. Спокойствие, Ксей Ксаныч! Спокойствие и всестороннее изучение вопроса.

И все же, как он ни осаживал себя, гнев клокотал в нем. Виденное вчера на перегоне, вблизи Ямскова, в сравнении с виденным сегодня казалось дикостью, каким-то наглым вызовом нашим дням, вызовом лично ему, Рябинину.

Автобус огибал некрутую гору, поросшую кое-где клочьями леса. На склоне ее пристроилась деревенька, всего шесть-семь домов; казалось, деревенька бежала, бежала в гору и вот, притомившись, остановилась отдохнуть посредине пути.

Рябинин запомнил это место, когда ехал из Белой Выси. Позади осталась примерно треть дороги.

Как было бы здорово, если бы автобус шел до Ямскова! Пересадка на поезд в Белой Выси — сколько времени она съест! Конечно, можно еще раз поговорить с Верой. Но главное сейчас не она, главное — Зубок и Федотов. Узел в Ямскове, в конторе дистанции. И даже дело Подколдевых надо распутывать там, а не на околотке.

Он отметил вдруг, насколько свободно обращается с такими словами, как «дистанция», «околоток», «ПМС»… Они стали уже его словами.

Пожалуй, из Белой Выси можно будет позвонить в редакцию, предупредить, что, очевидно, задержится. И с домом поговорить.

…Было уже темно, когда автобус остановился возле знакомого теперь Рябинину вокзальчика.

Почта помещалась в бревенчатом доме. В окнах желтел огонь, слабо освещая поросшие буйной зеленью огородные гряды.

Телефонистка, не переставая переключать шнуры коммутатора, выслушала заказ.

Рябинин еще прикладывал трубку к уху, а до него уже доносились взволнованные восклицания жены:

— Да, да!.. Я слушаю! Да, да!. Алеша, ты?…. Здравствуй, Алеша! Это ты?.. Ты, да?

— Здравствуй, здравствуй! Чего ты так?

— Алеша, ты слышишь? Ты слышишь?

— Ну, ну, что с тобой?

— Алеша, ты не представляешь, что у нас! Ты совсем не представляешь! Нина сдала на «пять». Ты слышишь?

— Я слышу. Я очень хорошо слышу.

— Сегодня. Сегодня сдала на «пять». Я просто не могу. Просто не могу, Алеша!

— Ну, ну, рассказывай!

— Сейчас, я сейчас.

— Ну, ну, успокойся!

— Сейчас… Возьму платок…

— Я подожду, ты успокойся.

— Извини… Ну вот, сначала она позвонила, когда еще не сдала. Только узнала, как другие сдают. Позвонила и говорит: плохо дело, совсем плохо. Уже полно двоек. Ну, думаю, все. Если уж она не сдержалась, если даже позвонила, значит, действительно… Говорю ей всякие слова, чтобы ободрить ее, а что толку?..

— Я слушаю, Катя!

— Сейчас. Я сейчас..

— Ничего, ничего…

— Ну вот, она говорит: ладно, пожелай мне еще раз ни пуха ни пера и ругай меня покрепче… Я занялась уборкой. Представляешь, начала окна мыть. А не собиралась. А сама жду, жду! И вот звонок. Бегу к телефону, слышу: «Мамочка, это я. Мамочка!.»

— Ну, ну, слушаю.

— Сейчас…

— Ничего, ничего. — Но он и сам почувствовал вкус соленого на верхней губе.

Пошутил:

— Смотри, телефон отсыреет.

— Пусть!.. В общем, я сразу поняла, что не двойка. Спрашиваю: как? Что? Она говорит: «Угадай!» Думаю: неужели четыре? А сама спрашиваю: тройка? А Нина: «Пять!..» Ты представляешь, Алеша? Представляешь?

— Здорово!. Прямо повезло… В рубашке родилась. А сочинение?

— Что сочинение?

— Ну письменная? Как письменная?

— Разве я тебе не сказала? Четыре у нее по сочинению. Четыре! Уже девять баллов!

— Смотри ты!. Что ж… Скажи… Скажи ей, я рад. Или позови лучше ее. Она дома?

— Убежала слушать лингафон. Следующий у нее английский.

— Ну, ну…

— Она спрашивала о тебе.

— Спрашивала?

— Да, спрашивала, почему ты так долго в этом Ямскове.

— Долго?! Обыкновенно.

— В общем, она спрашивала. Приезжай скорей!

— Постараюсь. Ну и новости!.. Ладно, приеду — поговорим…. Ну и новости!.. Ты переключи меня, пожалуйста, на редакцию!

— На Кирилла?

Екатерина Ивановна сказала так, потому что до сих пор муж звонил из командировки только Лесько. И она знала, что муж звонил именно Лесько не только потому, что того всегда можно застать в редакции: работа ответственного секретаря способна сожрать у человека все, до единой секунды, двадцать четыре часа в сутки. Но Рябинин звонил именно ему потому, что любил его и всегда говорил о нем едва ли не с преклонением. В каждом деле есть рыцари: муж считал Лесько рыцарем газетного дела вообще и рыцарем своей газеты в особенности. Екатерине Ивановне было совсем не безразлично все это потому, что речь шла о муже ее подруги.

Но сейчас Рябинин сделал короткую паузу и сказал сердито:

— Что Кирилл? Мне редакция нужна… На Волкова!

Ждать почти не пришлось: с редакцией телефонистки умеют соединять быстро.

— Слушаю, — произнес суховатый, словно бы недовольный голос.

Рябинин поздоровался.

— А-а, привет, привет! Как ездится?

— Прошу разрешить задержаться на день-два.

— Не возражаю. Что привезете?.

— Во всяком случае, писать положительный очерк пока не настроен.

— Не настроены?

— Вас это удивляет?

— Почему же? Я знаю ваши статьи.

— Разве я работаю одной черной краской?

— Вы неправильно поняли меня. В общем, задерживайтесь, сколько потребуется.

Он сделал ударение на «сколько потребуется».

— Ловлю на слове, — сказал Рябинин.

— Желаю успеха.

Рябинин повесил трубку.

Однако же повезло, черт побери!

Это «повезло» относилось к Нине. Повторив: «Да-а, повезло», Рябинин вышел в сенцы. На него пахнуло сыростью. В дверь было видно, как частые строчки дождя прошивали желтые полосы света, падающего из окон… До чего паршивый выдался август. Только два дня и постояло вёдро… Хорошо, что именно сегодня ПМС получила «окно». А вчера — путейцы. Два дня были как по заказу. Хотя, конечно, и в дождь работы ведутся… Потом он опять подумал: «Повезло, повезло!» — и опять, почему-то убегая от всего, что было связано с Ниной, произнес мысленно: «Теперь Федотов. Где он: уже в Ямскове или еще на линии?…»