До последней строки - Владимир Васильевич Ханжин

Почему это столь отчетливо представилось именно сейчас?

Что произошло?..

В этот день у Рябинина было еще несколько встреч и бесед — полезных и бесполезных, спокойных и напряженно-нервных, продолжительных и коротких; долгий и стремительный день, обычный день командировки. И все-таки, как ни был этот день насыщен делами, Рябинин между встречами и беседами, а иногда и во время них нет-нет да и возвращался к этому: «Что произошло?.» Рябинин не мог не возвращаться к этому, потому что уже хорошо видел всю огромность и важность случившегося. И он понимал: та тревога, то ощущение неладного в себе, которое вот уже много дней жило в нем, трепетало, то притихая, то усиливаясь, и было этим вопросом… Мысли его были бессвязны и отрывочны. Собственно, он уже не спрашивал себя: «Что произошло?»; но этот вопрос, как и тревога, сжимавшая сердце, как и горькое обнаженно-ясное чувство вины, заставлял думать, вспоминать, делать открытия… Зубок и тот инспектор районо, Лидия Ананьевна, и директор школы, благообразнейшая старушка, привыкшая к лицемерию, как к добротному, сшитому из сверхпрочного материала старому платью… Катя сказала: они, директор школы и инспектор районо, сочли решение Нины крамолой, подрывом основ. Когда Катя сказала ему об этом, речь шла о записной книжке Нины, о ее выступлении на комсомольском собрании, о хлебе из отрубей — о многом, но только не о решении Нины, и все-таки Катя сказала. Ты понимал, конечно, для чего она сказала, но смолчал. Больше: даже себя обманул, даже себе постарался внушить, что не понял ее намека… Никто не ставит тебя в один ряд с ними, но тем горше было Кате увидеть тебя в их компании. Нина: «Кому это нужно, терять лишний год! Знаний прибавится? Умнее станем?» Помнишь, как ты взвинтился, взревел: «Ересь! Дикость! Отвратительная самонадеянность! Нигилистский бред! Все обсуждено, изучено, взвешено, все закреплено в важнейшем постановлении…» Перешла в выпускной класс вечерней школы и все-таки сумела догнать, сумела сдать все зачеты, выдержала выпускной экзамен, подала заявление в университет и сейчас выдержала уже два вступительных экзамена, выдержала хорошо, великолепно, блестяще! Ты и вчера сказал: повезло. Даже вчера, упрямец!. У тебя на редкость одаренная дочь? Она исключение? Или так смогли бы многие?.. Да, она поступила на работу лишь ради справки. Получила ее и вскоре же уволилась. Липовый производственник. Но в том ли порок, что Нина на год раньше окончила школу, пусть даже прибегая к таким богопротивным действиям, как поступление на работу ради одной лишь справки, или в том, что великовозрастные девицы и парни, изнывая от скуки, отсиживаются в одиннадцатом классе, хотя могли бы уже или учиться в вузе, или заниматься какой-то полезной деятельностью?….

Но все это частности. А что же главное?..

Вечером, ворочаясь в скрипучей, глубокой, как спальный мешок, — сколько людей пользовались ею! — кровати в комнате для приезжих, он ответил на этот вопрос: что же главное? Никакие постановления не заставят Нину назвать нелепицу мудростью, глупость — благом. В этом смысл ее бунта. И она имела право на то, чтобы отец постарался выслушать ее и понять. Но для него существовало только постановление. Только оно.

Конечно, не уход Нины из школы, а другое жестоко столкнуло их и привело его, Рябинина, на больничную койку. В нем и сейчас не было ни капли сомнений, что в последнем счете самая большая правда на его стороне. Но он ничего не сумел тогда, до больницы. Почему не сумел, это тоже ясно теперь. От крика не рушатся даже спичечные домики. Крик не аргумент. Приходить в бешенство от инакомыслия дочери, требовать, чтоб она изменила свои суждения, требовать, не убеждая, ничего не доказывая, требовать, и все, — разве так можно! И он ничего не сумел тогда. Крик не аргумент. Это именно так. И он ничего не сумел при всей своей правоте и всей своей убежденности. Кстати, собственная убежденность — это тоже еще не аргумент. А уж крик тем более.

Глава четвертая

I

Ты сказала себе: нельзя! И это окончательно.

Ты знаешь, что это окончательно.

«— А позавчера ты даже написала письмо. Уже написала. Встретиться, рассказать обо всем, что произошло! Отдать хотя бы частицу своей радости. Ее слишком много, ее просто невозможно вынести одной… Сначала ты позвонила матери. Из университета. Когда ты закрыла за собой дверь аудитории — той огромной, пустой лекционной аудитории, где ты сидела одна с экзаменатором, — тысячи солнц сияли в коридоре. Ты вихрем слетела вниз, в вестибюль, к телефону. Потом через каких-нибудь двадцать минут ты была уже дома и повторила матери все, но уже в подробностях. Потом ты позвонила подругам. И все-таки это было не то, не то. Мучительнейшее не то. Казалось, если ты не напишешь, если не встретишься, не расскажешь, невозможно будет делать что-нибудь дальше. Просто невозможно будет жить.

Но ты порвала письмо. У почтового ящика.

Нельзя! Ни завтра, ни послезавтра. Еще нельзя.

Перед тобой учебники английского языка, словари, тетради. Ты устала. К тому же стрелки часов показали, что пора сделать перерыв. Ты сама наметила, когда сделать перерыв.

Твой маленький письменный стол стоит возле окна. За окном видны перила балкончика; по железным прутьям стекают дождевые капли. А тебе представляется зимний лес, просека, некруто уходящая под гору. А может быть, это и не просека, а просто расступились деревья, чтобы дать дорогу лыжне. Там, внизу, ветви деревьев закрывают ее, казалось, ложатся на нее. Далеко ли она убегает, где кончается или где сворачивает?.. И ты остановилась перед ней.

Тогда и случилась первая встреча.

Кто знает, почему ты вспомнила сейчас именно первую встречу! Может быть, оттого, что твоя рука случайно легла на холодную батарею, что под окном, а от окна тоже веет холодом, и тебе немножко зябко. Кто знает… Но ты можешь вспоминать, можешь разрешить себе отложить на время учебники и вспоминать. Как желанна она, эта возможность!

Ты стоишь перед неизведанным, немного пугающим тебя лесным спуском и слышишь за собой бег чьих-то лыж. Он приближается, и ты уступаешь дорогу.

Ты помнишь первые слова: «Не трусьте, там вполне безопасно». Он бросил их на ходу. И ты узнала его. Видела прежде, он вел какую-то передачу по телевизору.

Как это великолепно: мчаться вниз, не зная, что тебе откроется, что тебя встретит! Интересно и страшно. Сверху кажется, что коридор, по которому бежит лыжня, постепенно сужается, что наступит момент, когда деревья будут задевать за плечи и снег с ветвей будет сыпаться