Волчья тропа - Даха Тараторина

Это надо хорошенько обдумать. Вопли и угрозы вызвали скептическое хмыканье людоедов, предложение выкупиться — резонное «а на что там здесь тратиться?» и «всё одно твои вещички нам достанутся, позже», попытка договориться об общем мирном переезде в более человеколюбивую область — откровенный смех.

Сегодня меня, пожалуй, есть не будут иначе б сразу голову снесли, не дав очухаться, а туше тухнуть негоже (с каких пор это стало утешением?!). Ужин у этих… эм… людей есть. Я его видела. От воспоминаний и никуда не выветрившегося запаха жареного мяса снова подкатила тошнота. Стены и дверь я изучила — всё достаточно прочное для того чтобы удержать одну среднеупитанную женщину. Или даже мужчину. Я провела пальцами по бороздам от ногтей в двери, от которых за версту разило отчаянием. Жаль, раньше его не учуяла. Сколько же людей здесь побывало?! Кто первым начал жуткую трапезу? Спасся ли хоть кто из деревни или, запертые разлившейся по весне рекой и голодом, они сожрали друг друга, как дикие звери? Ушёл ли сын старухи в город, спасая жизнь, или это его жареным мясом пропах весь дом?

— Эй, старуха!

— Что, милая? — отозвалась бабка настолько елейным голоском, будто это не по мою душу она ножи точит.

— А что ж сынок твой? В город подался али уже в задке разлагается?

Старуха взвыла и швырнула что-то в дверь кладовой. Слышно было, как она, кряхтя, поднялась, прошла к моей темнице, подняла брошенное и мирно двинулась обратно.

— Ты, деточка, на нас с дедом не серчай. Не по своей воле живём такой жизнью, — вздохнула она искренне. Неужто и правда надеется, что я стану её жалеть? — Мы зла никому не желали, да голод не тётка. Надо было выживать как-то. Доеды далеко, через лес за день не перейдёшь, а и перейдёшь, кто ж нас спасать станет? Некуда подаваться было.

Я слышала, что прошлый год, хоть и был снежным, напоив по весне землю влагой, выел из закромов все припасы. А лето так и вовсе затопило поля и сгноило посевы. Молодёжь из деревень всё чаще подавалась в город, пытаясь прокормить семьи, а там и забывая о корнях, оставаясь в более хлебной стороне. Нас с Серым голод не коснулся: в глухом лесу, мы ели досыта добытого оборотнем мяса и не зависели ни от морозов, ни от деревенских запасов хлеба. Крохотного огородика на не выжатой многолетними урожаями земле с лихвой хватало на двоих. Здесь же всё было иначе. И правда, куда податься целой деревне, уже с осени ценящей горстку зерна выше мешка с золотом? Зимой деваться некуда, а по весне речка, и так никогда не бывшая особо рыбной, разлилась и наверняка отрезала путь к лесным харчам. Иные деревни, кто поближе к тракту жили ремеслом да торговлей. Но Доедам торговать было нечем, да и не с кем, а значит, нечем и кормиться. Пытаться добраться до соседей, если и получится, бесполезно — сами хлебом да водой перебиваются. Но как можно оголодать настолько, чтобы человека заесть?

— Богов прогневали. Теперь не отмоетесь, — безнадёжно заявила я.

— А что нам те боги?! — вскричала старуха. — От голода не спасли, а наказать нас спустятся? Так пуш-ш-шай спускаются! Я им в зенки-то их сытые плюну!

— Лесовика бы попросили, полевика… Авось не бросили бы.

Старуха так издевательски расхохоталась, что я пожалела о сказанном. Вряд ли здесь верят в помощь добрых духов. Вряд ли в неё здесь верили хоть когда-то. Здесь бог был лишь один и имя ему — Голод.

Я осмотрелась. Поворошила кучу тряпья, явно не по возрасту и не по размеру хозяевам дома. Брезгливо тронула полный монет мешок. Вспомнила дорогой стол, слишком большой для здешней кухни, явно притащенный в логово из другой избы. Уж не жадность ли завела так глубоко в лес первых поселенцев? Не давящая ли на грудь злоба заставила выстроить избы вдали от людей, от дорог? Нет, голод одолел здесь остальных богов задолго до тяжёлой зимы.

— Мы ведь не звери какие, — продолжала старуха и чирк точилом по ножу. — И в голову никому бы не пришло человечинки попробовать, — бабка так мерзко причмокнула губами, что сразу стало ясно: о своём поступке она, может, и жалеет, да только вкус добытого мяса ей уж очень понравился. — Охотник наш единственный в собственный капкан по глупости угодил, ногу почитай вовсе снял. А без ноги какой же он охотник? И деревне ничем не поможет и сам мучается.

— И вы его?.. — с ужасом поняла я.

— А что, милка, ты б, небось пожалела?

Я ошалело кивнула, не сразу поняв, что собеседнице этого не видно:

— Выходить можно. Подлечить…

— И-и-и, дочка! Не знала ты голода. Единственный охотник, кормилец деревни, спаситель наш слёг. Нам без него всё одно что добровольно на погребальный костёр взойти. Привыкли огороды возделывать, сколько декад тем кормились. А тут ни тебе запасов, ни мяса. Ты, небось, никогда не видела, как люди от голода с ума сходят? Как друг дружке в глотки заглядывают, боясь, что сосед плесневую свеклу припрятал? Наш охотник, когда слёг, сразу понял, что его, болезного, выхаживать никто не станет. Зачем на умирающего еду переводить? Он и не просил. Затухал, аки свечечка… А там уж, ни то сам не выдержал, ни то помог кто, с рассудком от голода помутившимся, да только хоронить мы его не стали. Дело такое… Противно, а есть-то хочется. А там уж пошло. Кто старуху невменяемую — тюк топориком, мол, с лестницы свалилась, да череп проломила. Чего добру пропадать? Кто в злой драке упал и не встал. А там уже кому повезёт…

Чирк.

— Я смотрю, вы самые везучие оказались. Здоровье крепкое?

— Нет, милая. Здоровье у нас сама видишь какое. Дед тот вообще не ходок — ему сосед хребет перешиб. Прям в тот день мы его… Как не стало его. Сын нас до последнего защищал. Хорошим был человеком — не давал родичей в обиду. Ночами не спал, всё сторожил, чтоб не подкрался кто к дому. А как никого, считай, в деревне не стало, моё сердце не выдержало.

— Неужели?

— А как? — всплеснула руками старуха. Я, конечно, не видела, как она ими всплеснула, но говорила так, будто я глупость какую спросила. — Мы ж сына любили больше жизни!

— Видимо, всё-таки не больше, — хмыкнула я.

— Я ж сама под нож лечь хотела! Сына спасти. Да не утерпела. Умирать страшно, знаешь? — знаю. — Так уж вышло, что вывернулась, а теперь уж и не изменишь ничего. Живём, как можем.

И говорила она это так просто, буднично. Как о попавшем в капкан зайце. Да только заяц тот её плотью и кровью был.

Чирк!

— Ты — старая сумасшедшая тварь, — отчеканила я. — Ты убила и сожрала собственного сына. Вся ваша деревня — нелюди, готовые глотки друг другу перегрызть. Ох, прости, уже перегрызшая друг другу глотки. И ты со своим ненормальным дедом не спасёшься, а сдохнешь позорной и одинокой смертью. И я очень надеюсь, что там, где вы окажетесь после, вам обоим припомнят жареное мясцо.

Старуха должна бы отворить дверь да кинуться на меня в злобе. Но не зря она оказалась одной из последних выживших в деревне. Умная.

— Хитра… — протянула она. — Ты, небось, надеялась, что я драться к тебе полезу? Нет уж. Ты девка здоровая, старую женщину и зашибить ненароком можешь. Муж-то мне сейчас сама видела, какой защитник. Ты давай-ка охолони там маленько. Потом потолкуем.