Волчья тропа - Даха Тараторина

Хлопнула дверь. Старуха вышла в сени. Я выругалась и пнула ногой подвернувшуюся кадушку.

— Эй-эй! Не бузи там! — пригрозил дедок.

— А что, отец, — весело крикнула я, — вы меня целиком запечёте али по частям резать будете? Может, вам рецептик какой присоветовать?

Дед засмеялся, хлопнул себя по бесчувственному колену:

— От молодца! Люблю весёлых! Ты правильно, правильно. Не расстраивайся. Мы ж все не вечны, верно? Всё едино в мире. Вот мы благодаря тебе ещё месяцок протянем, добрым словом помянем. А там и тебе воздастся. На том свете.

— А может, лучше вам воздастся, а я поживу пока?

— Нет, дочка. Ты уж извини. Старым помирать куда страшнее. Это молодость шальная, бесстрашная. Вот доживёшь до моих седин… — старик залился каркающим смехом. — Ой, умора! Что это я? Не доживёшь ведь уже, ой не могу!

Шальная, говоришь, молодость? Бесстрашная? Ну погоди, подлюка. Стары, говоришь, помирать страшно? А ну как мы это проверим? Из хитрого мешочка в поясе я выудила огниво. Обыскивать пленников надо, уважаемые. А то даже кошель с деньгами из-за пазухи не утащили, невзирая на собственную жадность. И так, значит, вам достанется? Позже? Не доживу я, значит, до седин. А наверняка ведь не доживу. Пока Серый почует запах дыма с наветренной стороны, пока сообразит, что он не печной и прибежит меня спасать… Задохнусь раньше. Что старики пожалеют три-четыре пуда мяса и бросятся меня выпускать из горящей кладовой, я надежд не питала. Только бы сами не спаслись. Лучше уж я грех на свою душу возьму, чем попущу ещё один на их.

Хорошо бы ночи дождаться — удушить мерзавцев во сне. Но руки трясутся от нетерпения. Сегодня я — хищный зверь, а старики за дверью — добыча.

Я ударила кресалом. Кремень выпустил на волю сноп искр и хороший, дорогой трут полыхнул в сиг. Щепки от опрометчиво оставленных со мной в одной комнате кадушек чуть помедлили, но радостно занялись, съедая некогда дорогое тряпьё. Очищающий огонь давно ждал, чтобы ему дали волю в этом доме, хотел вырваться, стать карателем, а не рабом. Что ж, пора. Деревянная дверь подёрнулась рябью, раздвоилась в дыму. Я запоздало бросилась на пол, прикрывая нос и рот рукавом. Эх, намочить бы, да нечем.

— Эй, ты чего там удумала? — старик заподозрил неладное, замолотил руками, где доставал. — Пожа-а-а-а-ар!!!

Было слышно, как напуганный дед неуклюже плюхнулся со скамьи. Видать, надеется успеть к выходу. Хлопнула дверь — на вопли прибежала жена. Потянула старика, бросила.

Хозяйка дома оказалась не настолько умной, насколько я думала. Вместо того чтобы схватить в охапку мужа и спасать жизни, надеясь, что я сдохну раньше, чем прогорит дверь, она понадеялась потушить пожар — спасти добро.

— Девка! Девка, что ты там? — я сдерживала кашель, чтобы бабка не сочла меня всё ещё живой.

Дверь распахнулась, и старуха в ужасе отскочила от вырвавшегося из кладовки огня. Слезившимися глазами я видела немного, но и она пока каталась по полу, закрывая руками быстро краснеющее лицо. Я, как могла прикрылась полами дорожного плаща, заранее прощаясь с любимой вещицей, и прыгнула в огонь — другого пути уже не было.

Вырваться на воздух, оборачивая всё на пути, вдохнуть что-то кроме раскалённого дыма, выкашлять боль, разъедающую изнутри…

Вроде бы переставший дёргаться старик цепко схватил меня за лодыжку — помирать, так вместе. По-паучьи потянул меня в белёсое от дыма нутро дома, как в голодную пасть. Мало понимая, где враг, я молотила ногами, но умирающий уже не чувствовал ничего, кроме ненависти. Растрёпанная, с опалённой красной харей, его жена на четвереньках ползла ко мне. Здоровенный мясницкий нож не давал усомниться в её намерениях. Людоеды чуяли, Мара уже на пороге. И не желали идти в её объятия без компании.

Я взвыла, но из горла вырвался только хрип — подлый дед впился зубами мне в руку. Ох и отрезвляющей была эта боль! Меня! Грязными гнилыми зубами! Да гори ты гаром, скотина! Старик был невероятно тяжёлым, но и взбрыкнула я ловко. Враг стукнулся обо что-то, занавешенное дымом, и затих. До поры или навсегда — мне по сей день не ведомо. Гостеприимной хозяюшке я вцепилась прямо в лицо, чувствуя, как противно увязают ногти в опалённой плоти. Старуха заголосила и выронила нож, я тут же подобрала его и резанула наугад. Попала или нет — не знаю, но времени добраться до порога хватило. Вывалившись в сени, я обернула перед дверью бочонок с капустой, кишками растекшийся по полу, и почти наощупь бросилась к выходу. Распахнутая дверь освещала куски мяса, вялившегося на крючьях под потолком. Прости, кем бы ты ни был. Не будет тебе ни плакальщиц, ни похорон достойных. Зато погребальный костёр знатный. Как в стародавние времена.

Я вдохнула свежего ночного воздуха и зашлась в кашле, только сейчас поняв, как горят лёгкие. Серый подоспел только когда я, то на четвереньках, то покачиваясь, но на своих двоих, спустилась к реке. Не спрашивая, что случилось, подхватил на руки.

Уж и не упомнишь, как я вопила, когда муж, сняв с меня оставшиеся горелые лоскуты одежды, натирал лечебными мазями, как отпаивал горькими отварами. Я-то думала, его, дурака, лечить буду, а вон как повернулось. Мы ещё долго не могли двинуться в путь, а я каждый раз вздрагивала, когда муж уходил мародёрствовать в оставшейся недалеко деревне. Слишком недалеко. Он так и не спросил, что случилось. А чего спрашивать? Полегчает — сама расскажу. Если когда-нибудь полегчает. К вечеру следующего дня, решив, что мне пора набираться сил, он предложил:

— У нас вяленого мяса немного осталось. Будешь?

Я едва успела склониться под деревом.

— Но ты же больше на меня не обижаешься?

Я молча запустила в Серого снежок.

— Ну Фроська!

Ещё один.

— Ну пожалуйста!

Я демонстративно отломила здоровенную сосульку с крыши и перехватила её на манер копья.

— А вот всё равно не страшно! И ничего плохого я не сделал!

Серый стоял у калитки, не решаясь ни войти во двор ни пуститься наутёк. Стоически переносил каждый удар и уже давненько (ноги заледенели) оправдывался.

— Ну вдарил. Ну с кем не бывает! Обычная мальчишеская драка!

— Обычная драка? — не выдержала я. — Да ты парня об крыльцо приложил, нос сломал!

— Новый вырастет, ничего, — по-моему, Серый, скорее, гордился поступком, чем винился передо мной. — А чего он?

— Да ты бы его убил, кабы тебя не оттащили!

— Ну не убил бы. Покалечить мог. Но не больше. Тьфу!

Мальчишка выплюнул остатки очередного снежка и бухнулся на колени.

— Ну хочешь, я на колени встану? — запоздало взмолился он. — Я же твою честь защищал! Мало ли, какие у него на тебя виды!