Про Бабаку Косточкину-3, или Все ноги из детства - Анна Никольская

Я вдруг всё вспомнил.

Как я вообще мог про него забыть?

Из-за девчонки! Он же мне френд! Хотя уже, наверное, нет. После моего выступления он вряд ли захочет со мной разговаривать. Свинья я неблагодарная! Да-да, про таких, как я, так и говорят. Для таких, как я, это самое меткое выражение.

Я стоял возле Тишкиного дома. Я даже не заметил, как к нему подошёл. На третьем этаже горел свет — Тишка телик, наверное, смотрит. Ест яичницу.

Нет, я, конечно, знал, что Тишка меня не прогонит. Что если я сейчас поднимусь, он откроет и меня приютит. Потому что это Тишка, а не какой-нибудь там Август или Артур. Их я знаю почти всю жизнь, а Тишку — всего ничего. Но почему-то я был уверен, вернее даже, чувствовал, что с Тишкой мы — родственные души. Родственнее, может, чем с моим бестфрендом Валькой Амфитеатровым, вот странное дело.

Я сидел на лавочке у подъезда и смотрел на окна дома. В этих окнах был свет и музыка, почти во всех. А в некоторых, открытых нараспашку, смеялись мужчины и красивые женщины. Интересно, что с ними будет потом, через тридцать лет? Мне кажется, им хорошо в этой стране, в теперешней. Как было хорошо когда-то моему папе. И никакая она не серенькая.

Я забрался с ногами на лавку, положил под голову кулак и моментально уснул.

— Уснул, говоришь? Шастают тут всякие!

Он целился в меня из ружья. У него были борода и ватник, сразу видно — Михалыч или Петрович какой-нибудь. Дворник.

Вернее, мне так показалось спросонья, что дворник целился из ружья. На самом деле это у него была метла.

— А ну вставай! Пошли! — сказал дворник и зловеще тряхнул бородой.

— Куда?

— Иди-иди! Без разговорчиков! — Он упёр мне в спину метлу и куда-то повёл.

Я особенно не сопротивлялся. До вечера времени ещё о-го-го. Нужно провести его познавательно.

Мы шагали по пустынным улицам. Мимо кондитерских, часовых мастерских и товаров для дома. Мимо парикмахерских, пельменных и ремонта обуви. Мимо переплётных работ, чистки одежды и приёма в стирку. Мимо булочных, ателье, галантерей, цветов, головных уборов, домов быта и памятников Ленину. Мы шагали по пустынным улицам детства моего папы, и нам в затылок алело солнце. А по дороге полз одинокий троллейбус. Хорошо! Даже слышно, как птицы поют над крышами.

А у нас в семь утра жизнь кипит.

Пробки — от самого Нового рынка до Чкалова.

Мимо нас процокала лошадь, запряжённая в телегу. А я лошадей только в деревне видел у бабушки. И в цирке ещё, дрессированных, один раз.

Дворник шёл сзади и насвистывал песенку кота Леопольда. У меня в детстве был с советскими мультфильмами.

— «Я иду и пою обо всём хорошем! И улыбку свою я дарю прохожим!»

Интересно, он правда её дарит? Мне со спины не видно.

От этой песенки мне стало весело. А что, если тут остаться насовсем? Буду ходить в школу, собирать макулатуру, потом устроюсь на завод — мне дадут квартиру бесплатно, как передовику производства. На Алке женюсь, будем ездить на юг.

— Все, пионер, пришли, — сказал дворник.

«Отделение милиции Центрального района», — прочитал я вывеску на двухэтажном деревянном доме.

— Вы что, привели меня в милицию? — догадался я.

— А куда же? — хмыкнул дворник. — В милиции тебе самое место. В милиции мигом разберутся, кто тут у нас по лавкам ночует и лампочки выкручивает. Разворовывает народное добро!

— Мужчина, вы что? — Я сделал манёвр спиной и ногами, пытаясь от него улизнуть.

Но дворник был бдительный и с метлой. Кого это ты привёл, Эдуардыч?

В отделении нас встречал улыбчивый сержант с бутербродом.

От него вкусно пахло колбасой, и я вспомнил, что кроме вчерашних кукурузных палочек и мороженого ничего не ел.

— Вот, товарищ начальник, полюбуйтесь на субъекта. — Эдуардыч продемонстрировал меня сержанту со всех сторон, как единственного и дорогого сына. — У подъезда его подобрал, он выкручивал лампочки.

— Ничего я не выкручивал! — возмутился я.

— Что, с родителями поссорился? — Сержант сделал участливое лицо.

Я покачал головой.

— Несчастная любовь?

Я опять покачал.

— Чаю хочешь?

Я снова хотел покачать, но всё-таки сказал:

— Хочу.

Наполнить желудок в данном случае было всё-таки поважнее гордости.

— Ты иди, Эдуардыч, мы тут сами разберёмся, — сказал сержант.

— Вы уж разберитесь, гражданин начальник, — сказал Эдуардыч и на полусогнутых попятился к двери.

Когда он исчез, сержант налил мне из заварника чаю и придвинул блюдце с сушками.

— Угощайся.

Ага. Это он в хорошего полицейского со мной решил сыграть. Надо быть начеку. Подкупает меня сушками, ну-ну. Я взял сразу три штуки.

— Как тебя зовут? Имя, фамилия?

— Не знаю, — сказал я.

— Адрес?

— Говорю же, забыл. Господин… э-э-э… Лютиков, — про Лютикова я прочитал у него на двери, когда мы с Эдуардычем заходили в кабинет, — господин Лютиков, позавчера я попал под троллейбус, ничего не помню с тех пор.

— Во-первых, я тебе не господин. А во-вторых, совсем ничего не помнить ты не можешь. Родителей как зовут?

— Тоже забыл.

Сержант Лютиков подозрительно всматривался под столом в мои штаны и кроссовки.

— Это откуда у тебя?