Брак с другими видами - Юкико Мотоя

белье. Я смотрю, как его уши по-звериному дергаются, и командую прямо в них:

— Ступай в горы и стань там чудовищем, муж!!

Тело мужа трясется и расплывается все сильнее, теряя уже всякое подобие человека. Его контуры тают, а спина передо мной начинает пульсировать, то сжимаясь, то раздуваясь, точно огромный шар, снова и снова. Но при этом он по-прежнему не желает повернуться ко мне. Охваченная ужасом, я решаю, что терять уже нечего, и, заходясь от крика, дочитываю свой приказ до конца:

— Тебе больше не нужно быть похожим на моего мужа! Прими ту форму, которую сам захочешь!!

Тело мужа раздувается еще сильней. А затем взрывается. Бабах!! — и мелкие бесчисленные ошметки заляпывают пол и стены.

Выключив бубнивший до сих пор телевизор, я поднялась с дивана и оглядела пространство, заляпанное останками кого-то похожего на моего мужа.

Как вдруг…

— Ва-ау! — вскрикнула я.

На полу, у самого подножия горы из аккуратно сложенных полотенец, расцвел одинокий пион. С тонкими, почти прозрачными лепестками. Совсем никак не похожий на моего мужа.

Неужели такой человек, как он, и правда мечтал превратиться в столь хрупкое, деликатное создание? Чем больше я любовалась им, тем шире распахивала глаза.

Будто в доказательство того, что когда-то он действительно был моим мужем, этот горный цветок пустил корни в его свежевыстиранных трусах.

Все-таки странная штука — супружество. Все эти годы мы с мужем прожили бок о бок, каждую ночь делили постель, но мне даже в голову не могло прийти, что на самом деле он хотел стать белоснежным горным пионом.

Дождавшись рассвета, я отвезла цветок в горы.

Я высадила его на тихой, залитой солнцем полянке неподалеку от родника, где мы отпускали Сансё. Рядом с сиреневыми бутонами горечавки, чтобы ему было не так одиноко.

Вернувшись домой, я приготовила себе ужин, съела его, помыла единственную тарелку, постирала свою одежду, приняла в одиночестве ванну и залезла в постель.

Я закрыла глаза, и мое тело начало возвращаться в себя. С ума сойти, подумала я. У меня было тело, которое не было больше ничьим? — ощутила вдруг я, с блаженством расслабляясь под собственными касаниями.

Год спустя, поздней осенью, я отправилась в горы — навестить своего мужа, который превратился в горный пион.

Он встретил меня в самом цвету, распустив свой героический белый бутон, который сиял, как бумажный фонарик на сельском празднике. И буквально до слез очаровал меня своей изящной осанкой. Горечавка рядом с ним тоже держалась молодцом и цвела ничуть не слабее.

Я посидела с ними, пока сердце не наполнилось до краев, а когда встала, оба цветка стали так похожи, что я уже не понимала, который из них мой муж.

Я стояла и смотрела на них, пока неукротимый озноб не заставил меня развернуться, отойти от расщелины и, ни разу не обернувшись, спуститься с гор.

Собаки

В той горной хижине было много собак.

Я любила собак, а собаки любили меня. Их было несколько десятков. И все — белые, как только что выпавший снег.

Я жила тепло и уютно, ни с кем не встречаясь, в комнате с камином. Но на кровати спать не любила. Обычно засыпала, пристроившись где-нибудь на полу, и собаки обкладывали меня своими телами, как большим шерстяным одеялом. Я любила зарываться в эту кучу собак и засыпать, разглядывая небеса за окном.

Той зимой я получила работу, ради которой поселилась в горной хижине. Оказалось, что она находится довольно далеко от указанного адреса, и мне пришлось сильно поплутать среди снегов, чтобы отыскать ее.

Внутри хижины было всего три помещения: гостиная с высоким потолком, крохотная спальня и каморка на чердаке, где я и устроила себе мастерскую.

С утра до вечера я просиживала за столом, глядя в лупу и выкладывая на холсте пинцетом аппликации — вырезанные ножницами кусочки бумаги разных цветов и оттенков. Такую работу мне поручили в эпоху, когда популярные художники уже научились копировать и размножать свои произведения, предлагая их миру. Люди часто не выдерживают монотонности. Но я и обычно-то не напрягаюсь, если за целый день не перекинусь ни с кем словечком, так что эта работа оказалась как раз по мне. Хозяин хижины думал так же, да мне же ее и поручил.

— Как тебе погреб? Всё удобно? — расспрашивал он меня по телефону уже вечером, как только я туда прибыла.

Он был одним из немногих, с кем я вообще до сих пор контачила, — моим закадычным другом тех далеких студенческих дней, когда еще можно было долго и с удовольствием трепаться о чем угодно. Услышав его голос в трубке, я расслабляла плечи — так, будто распускала узел шарфа. И, настраиваясь на его манеру речи, воображала, как изо рта его вдруг с силой выталкивается вареное яйцо в подсолнечном масле. Говорил он с напором, быстро и всегда по делу, не любил людей примерно за то же, за что и я, — но, в отличие от меня, считал, что таких мизантропов, как мы, лучше изолировать от общества. Семья при этом у него была.

— Не всё, но в целом стоит неудобств! — ответила я.

— Что понадобится, можно найти в городке у подножия, — наставлял он. — Не хочешь мотаться туда-сюда — закупай больше впрок.

В этом-то городке, который зимой заметает снегом по самые крыши, он и родился. Но был еще совсем маленьким, когда его семья переехала, и больше никогда туда не возвращался. А несколько лет назад там скончался его родной дед, с которым он не виделся уже целую вечность. Жил тот дед нелюдимо, других родственников у него не нашлось, и его горная хижина досталась в наследство моему другу. Узнав об этом, я тут же попросила его позволить мне там пожить.

«Твой дедушка держал в доме собак?» — хотела я уточнить у него, но раздумала. С чего бы он это знал?

* * *

На следующее утро я выстроила собак перед очагом. Пора было дать им всем имена. Я велела им гавкать, если кому-либо что-то понравится, и стала зачитывать им кличку за кличкой, тут же показывая, как это пишется, на изготовленных мною табличках.

— Итак, кличка первая: Спозаранок!

Пых, пых, пых… — тяжело задышали они.

— Деньдоставкипылесоса!

Пых, пых, пых…

— Пастрами!

Пых, пых… Гав!!

Одна из собак подала голос. Я повесила табличку «Пастрами» ей на шею. Она радостно взвизгнула и в знак благодарности высунула язык.

— Мирвокруг!

Пых, пых, пых…

— Мнессобой!

Гав!.. Гав-гав!

Игре той не было конца, и вскоре