Зеркало и свет - Хилари Мантел

Реджинальд Поль не может взять в толк, отчего Карл не считает завоевание Англии первостепенной задачей. Карл устало говорит ему, я всего лишь человек. Я всего лишь один. И не могу вести больше одной армии одновременно. Мне постоянно надо быть готовым к войне с турками.

Но турки – внешний враг, Англия – внутренний, убеждает Поль. Разве не следует прежде уничтожить внутреннего врага?

Карл отвечает:

– Бог с вами, мсье Поло. Если мы завтра проснемся, а турки у ворот Вены, скажете вы, что враг внутри или снаружи?

На этом заседании парламента мы примем билль о лишении прав Гертруды Куртенэ и матери Поля. Их без суда объявят виновными в государственной измене. Он, лорд – хранитель малой печати, идет, хромая, в здание парламента и предъявляет расшитое облачение, найденное среди вещей Маргарет, герцогини Солсбери. На нем герб Англии с фиалкой Поля и календулой леди Марии, означающими их союз; между ними растет Древо Жизни. Это, заявляет он, нашли при обыске в сундуках Маргарет. Он говорит, я всегда знал, что вышивка доведет ее до беды.

Маргарет Поль переводят в Тауэр. Королю угодно пощадить ее жизнь – до поры до времени. Он вспоминает, сколько раз Маргарет отказывалась называть его полным титулом, обращалась к нему просто «господин Кромвель». Пусть знает, кто тут господин.

Ему снится, что он бестелесно бродит в густом лесу. Между деревьями расставлены зеркала.

Когда он с бумагами в руках доползает до короля, то обнаруживает, что Гардинер его опередил. Тот говорит:

– У вас очень нездоровый вид, Кромвель. Прошел слух, что вы умерли.

– Что ж, – смиренно отвечает он. – Как видите, Стивен.

Король говорит:

– Мне самому гораздо лучше. Как вы думаете, ваше недомогание уже позади?

Лихорадка, он хочет сказать: приступы тошноты, ломота во всем теле, нестерпимая головная боль.

– Ваше величество, у меня новости из Клеве.

Он ждет, что король велит Стивену удалиться. Однако Генрих лишь спрашивает:

– Да?

– Епископ Винчестерский, без сомнения, очень занят. Может быть, ему пора вернуться к делам?

Однако Генрих не дает знака. Стивен раздувается, как жаба.

Он демонстративно отворачивается от Гардинера и обращается к королю:

– Герцог Вильгельм хотел бы знать размер вдовьей доли для своей сестры… того, что ей достанется, если она переживет ваше величество.

– Почему он думает, что это случится? – спрашивает Гардинер.

Он смотрит только на короля:

– Такое прописывается в любом брачном договоре. Как ни мало вы знаете о браке, про это наверняка слышали.

Стивен говорит:

– Полагаю, если такое случится, дама будет вне себя от горя и скорбь об утрате короля вытеснит у нее всякую мысль о земных благах.

Он косится на Генриха: король зачарованно слушает Стивена.

– Потому-то родня невесты и уславливается об этом заранее, чтобы вдова за слезами не лишилась своих прав.

Генрих говорит:

– Я известен своей щедростью. Герцогу Вильгельму не на что будет жаловаться.

– Есть еще один вопрос, – нехотя говорит он. – Наш человек Уоттон пишет вашему величеству. Чуть более десяти лет предполагалось заключить брак между леди Анной и наследником герцога Лотарингского. Сейчас…

– В прошлом году это уже обсуждали, – говорит Генрих. – При помолвке сторонам было десять и двенадцать лет. Ни один договор не имеет силы, пока стороны его не подтвердят, достигнув брачного возраста. Посему я не вижу тут помехи для нашего союза. Зачем было вытаскивать старую историю? Я вижу за этим происки императора. Он не хочет, чтобы я женился.

– И все равно нам лучше посмотреть документы, – замечает Гардинер.

– Мне думается, – говорит он, – что Вильгельм не предложил бы нам сестру, не будь она совершенно свободна.

Гардинер стоит на своем:

– Я хотел бы посмотреть пункт об аннуляции.

– Насколько я понимаю, договор о помолвке входил в более общий документ, который не аннулирован, поскольку составляет часть договора о дружбе и взаимопомощи… – Он закрывает глаза. – Я попрошу кого-нибудь записать это для вас, Гардинер.

– И покажете всему совету. Без этого опасно переходить к следующим шагам.

– Опасно? – Генрих пристально сморит на Стивена, будто оспаривает выбор слова.

– Неразумно, – сдается Гардинер.

– Так или иначе, – говорит он, – хотя король предпочитает леди Анну, как старшую и более приличествующего возраста, в случае затруднений остается леди Амалия. И – хорошая новость – они могут прислать портреты.

Гардинер говорит:

– Интересно, откуда они их взяли, ни с того ни с сего. Вроде говорили, Кранах болен.

– Может быть, он умеет выздоравливать, – говорит он, – как и я.

– Сколько им лет?

– Принцессам?

– Портретам, – говорит Гардинер.

– Меня заверили, что они свежие.

– Но если наши послы не видели дам, как они могут поклясться, что портреты не лгут?

– Они их видели, – говорит он. – Только под вуалями.

– Почему, хотел бы я знать?

Генрих восклицает:

– Вот видите? Разве это не обрадовало бы императора? Несогласие между моими советниками? Разлад и вражда?

Они с Гардинером смотрят друг на друга. Епископ здесь не для того, чтобы обсуждать королевский брак, а по Божьим делам, во всяком случае, так он сам уверяет. Король желает парламентским актом искоренить разномыслие, то есть запретить людям выражать свои мнения. Гардинер приехал навязать королю шесть статей вероисповедания, которые будут представлены коллегии епископов и ученых, – утянуть того на сторону Рима окончательно и бесповоротно.

Без сомнения, его болезнь сильно повредила евангельскому делу – собратья по вере напуганы и разобщены, без него они не смогли дать дружный отпор. Норфолк протащил на спикерское место своего ставленника. В палате лордов герцог сражается за шесть статей и вещает о них с апломбом, хотя в богословии смыслит не больше воротного столба. Гардинер собрал епископов, верных древней доктрине, и они сговариваются с завтрака до ужина, вещают как отпетые паписты и поднимают тосты за возвращение старых времен. Покуда лорд – хранитель малой печати обливается потом на одре болезни, покуда он пишет письма по всей Европе, выискивая нам друзей и союзников, покуда он занят тем, как найти почти полторы тысячи фунтов в день на плату и провиант морякам для наших кораблей в Портсмуте – враги его обошли и к концу парламентской сессии получат свой Шестистатейный статут.

Король говорит:

– Милорд Кромвель, у вас всё?