Зеркало и свет - Хилари Мантел

– Возможно, вы снова увидитесь с Гретой. Если я женю короля, наши позиции в Европе укрепятся.

– Я сомневаюсь, что этот брак состоится. Мы отталкиваем наших друзей.

Он пожимает плечами:

– У меня закончились невесты. А герцог Клевский не лютеранин. Возможно, он смирится с новым порядком вещей.

– А как насчет вашей дочери? – спрашивает Кранмер. – Она ведь теперь не может сюда приехать? Если сохранит свою веру?

Архиепископ Кентерберийский не ждет ответа, но на глазах у королевского викария по делам церкви начинает себя переубеждать. Сейчас Кранмер будто человек, отступающий от обрыва: в отчаянии он хотел броситься на острые камни, потом ощутил ветер, толкающий его к гибели, ощутил воздух в легких, увидел внизу чаек, и его отбросило от края, словно перышко; он цепляется за чахлые кустики и, зажмурив глаза, держится изо всех сил.

– Я не скажу ни слова против короля.

– Никто вас и не просит. – Его знобит. Хочется уронить голову на стол.

– Я не верю, что он руководствуется дурными намерениями или желает зла своим подданным. Наверняка его сомнения искренни, и они мучают его сильнее, чем нам кажется.

– Возможно, – отвечает он.

– На совести короля лежало бремя. Он отводил глаза. Щадил меня, например.

– Наши правители ведут счет нашим оплошностям, – говорит он. – Они могут промолчать, но записывают все в тайную книгу.

– Мы знаем, чего требует от нас Христос, – продолжает Кранмер. – Мы знаем, что такое милость, что такое послушание, мы знаем Его заповедь: блаженны миротворцы. Как меня ни печалят последние события, я вижу, что король стремится к миру. И добрые подданные должны идти за ним.

– Конечно, – отвечает он. – Либо понести наказание.

Его недоброжелатели говорят, что Хью Латимера повесят еще до Рождества. Он намерен этого не допустить. Однако жена Кранмера сядет на корабль в ближайшие дни, и ему нечем ее обнадежить.

Чтобы исключить недопонимание – на случай, если какой-нибудь дурак сочтет короля папистом, – мы устраиваем Речной триумф. Жарким июньским днем, тепло закутавшись, он стоит рядом с новым французским послом и объясняет спектакль. На глазах у короля и двора английские моряки берут на абордаж набитые папистами галеры. Кардиналов бросают в Темзу, они бултыхаются и вопят, барабанщики выбивают победную дробь. Солнце пляшет на воде, трубы заливаются, на волнах подпрыгивает папская тиара.

– Клянусь святым Иудой! – восклицает Марильяк. – Надеюсь, они умеют плавать?

– Их специально отбирали, – говорит он, – по моей просьбе. – Вздыхает. – В каждую мелочь приходится вникать самому.

Король из-под балдахина кричит «ура». Герцоги рукоплещут и топают ногами. Придворные бросают в Темзу монеты.

– И все же хорошее представление, – великодушно произносит посол. С барки выуживают из воды участников битвы. – Костюмы, боюсь, испорчены безнадежно. – Смешок. – Впрочем, Генриха такое не заботит. Вы ведь его обогатили, да?

– Вы увидите, как строится наш флот, – говорит он. – Погода сейчас получше, так что, если пожелаете, я сочту за честь провезти вас по южным портам.

Дипломатическая пауза. Он искоса разглядывает нового посла. Тот еще не разменял четвертый десяток, но, как утверждают, умен и дальновиден – несколько лет назад, когда пошел слух о его приверженности лютеранству, догадался уехать из Франции. Отправился на Восток с братом, послом при дворе султана, а теперь и сам назначен посланником в Англию… Считает ли он свои реформаторские взгляды юношеской блажью? Или Франциск выбрал его именно за них, полагая, что так послу будет легче поладить с Кремюэлем?

Он говорит:

– Нам, англичанам, пришлось устроить для вас пышное представление. Мы не хотим выглядеть бледно по сравнению с местом вашего прежнего посольства.

Придворные кавалеры уходят вслед за королем. Они собираются на другой берег, в Саутуорк, смотреть медвежью травлю.

– Вас в Константинополе помнят, – замечает Марильяк. – Говорят о вас.

Он прячет изумление. Это был какой-то другой английский бродяга, тоже Томас.

– Кстати, – говорит Марильяк, – официально меня здесь нет. Я не пришел в знак протеста.

– Понимаю. Я и сам частенько бываю в двух местах сразу или нигде. И я согласен, зрелище малопристойное, хоть и забавное. Знаете, я скучаю по вашему соотечественнику Дентвилю, он часто бывал так мрачен, что меня разбирал смех. Думал, ваш король снова пришлет его. – Он торопливо добавляет: – Разумеется, мы очень рады, что прислали вас.

Марильяк изумленно оборачивается к нему:

– Вы не слышали? О великом позоре?

Он вспоминает, как отравили покойного дофина.

– Насколько я понимаю, распространялась некая клевета – но семья ведь полностью от нее очистилась?

– О да, насколько такое возможно. Но с тех пор был новый скандал. Весь род погублен. Содомия, боюсь.

У него падает сердце.

– И где теперь Дентвиль?

Марильяк пожимает плечами: не все ли равно?

– В Италии, кажется.

Сперва убийство, затем содомия. Похоже на то, что мог бы измыслить Гардинер, дабы уничтожить врага. Он вспоминает посла в мехах, каким написал его Ганс: порванная струна на лютне, булавка с черепом на шляпе Дентвиля.

– Будь он с нами сейчас, ежился бы от холода и сразу поспешил домой к жаркому камину и вину с пряностями.

Марильяк смеется:

– Нас погода не страшит. Итак, переправимся через реку глянуть на медведя?

После закрытия парламента и до того, как двор разъедется, король велит устроить обед. Кранмер соберет гостей в Ламбетском дворце. Будут Норфолк и Стивен Гардинер. Кранмер в своей роли архиепископа должен всех помирить, усадить за стол и накормить вкусностями.

Лето обещает быть жарким и куда более сухим, чем в прошлые годы, – не будем говорить засушливым, дабы не искушать небеса и они нас не затопили. Порою кажется, дожди шли беспрерывно с тех пор, как кардинал впал в немилость.

Не успели они просидеть за столом и часа, как Гардинер обвиняет его в убийстве. Разговор зашел о Риме, об увядающей славе города, памятниках и площадях.

– Вы были там, когда умер кардинал Бейнбридж, – объявляет Гардинер, вытирая рот. – Занятно. – И добавляет, обращаясь к гостям в целом: – Считается, что кардинала отравил кто-то из слуг.

Он подается вперед:

– А у вас другие сведения?

Вдоль всего стола гости кладут ножи, перестают жевать и прислушиваются. Гардинер поворачивается к Ризли – тот молод, не слышал этой истории.

– Арестовали священника, некоего Ринальдо. Сжимали ему ноги, пока не выступил костный мозг, что бросает некоторую тень на достоверность его признания.