М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории) - Михаил Иванов

Ладони раскрылись сами собой. Максуд коснулся заскорузлой корки поверх сплошных ссадин и сорванных мозолей, провёл пальцем по разрезу, совпадавшему с одной из глубоких складок (кто-то когда-то говорил ему, но он всегда путал, которая из них называлась линией жизни, а которая – судьбы)… Капля крови выступила из ранки и застыла, подрагивая бликом, – словно подмигивала, с иронией и толикой сочувствия: «Что, влип? От судьбы не уйдёшь!» Максуд тронул её, но та не стёрлась – прокатилась бусинкой по ложбинке шрама и упала, пропала в пропасти…

Дадаши отреагировали на открытие Максуда по-разному. Если Сосоний как будто не был впечатлён вообще, то Роста новость явно поразила: он то заглядывал с уступа вниз, то запрокидывал голову вверх, удивлённо цокая языком. Бинеш рассматривал всё долго и тщательно, затем принялся чертить что-то в своём свитке. Дилшэд и Спингуль – те просто улеглись рядом на спины и молча созерцали верхушку Башни и звёзды…

Сын Небаникак не прокомментировал то, что сообщилМаксуд, – лишь хмыкнул и плотнее сомкнул губы. Он сидел какое-то время на камне, смежив веки и выпрямив спину, но вряд ли спал. Открыв, наконец, глаза, посмотрел вверх, на такую близкую уже вершину, вздохнул, и, так и не проронив ни слова, полез на склон.

***

Дадаши тянулись к вершине заметно медленнее, чем могли бы. Бинеш то и дело прерывал восхождение, отставая от остальных всё больше: рассматривал грани особо хитро вырезанного блока, заглядывал в проём от очередного выпавшего камня… Он столько уже пересмотрел этих камней, что его неистощимое любопытство начинало выглядетьвсего лишь уловкой, призванной отсрочить достижение вершины Башни. Дилшэд, напротив, почти не останавливался, зато полз по стене, как сонная муха. Он хмурился и озирался, явно чувствуя себя неуютно на поверхности этого повергающего в шок своими размерами сооружения. Спингуль тоже хмурилась, но скорее за компанию: что занимало её ум, кроме сопереживания своему покровителю, трудно было понять. Сосоний, который карабкался хотя и с неохотой, но довольно ловко, и Рост, со всей своей неуклюжестью, нонеспособностью к притворству, оказались расторопнее других, однако и они, суровые и мрачные, как камни, по которым взбирались, не далеко опередили Бинеша, Дилшэда и Спингуль.

Сын Неба, сосредоточенный и молчаливый больше обычного, не ждал никого. У него будто прибавилось сил, и он с возросшим упорством, даже с остервенением каким-то, взбирался всё выше и выше. Максуд оглядывался на постепенно отстающих дадашей, однако не решался ни окликнуть Фаниса, ни сам отстать от него, дожидаясь остальных…

***

Здесь нет ничего, кроме неба вверху, туманного покрова внизу и Башни, что торчит между ними подобно вытянутой руке калеки – лишённому кисти обрубку. Кажется, что культя совсем немного не дотягивается до остро очерченного круга света в вышине – как раз не хватает ладони и пальцев, чтобы коснуться его.

Стоит оглядеться по сторонам, и появится ощущение, что Башня находится в центре наполненной туманом огромной чаши: Аваран – с этой высоты он выглядит действительно всеохватывающим, затянувшим весь мир от края до края! На сколько же дней пути простирается вокруг его ровное глухое полотно? Но край полотна, как бы ни был далёк, всё же ясно различим – чёткий и безукоризненно правильный, словно обрезанный твёрдой рукой мастера.

Прозрачнейшая небесная линза, припорошенная снаружи искрящейся пылью, покоится на бархатистой подстилке Аваран, и граница туманного диска является и её границей. Если глядеть в небо достаточно долго, то пылинки начинают вращаться, то ли соскальзывая по расширяющейся спирали к краям чаши, то ли возносясь вихрем к наполненной огнём пробоине в самом центре небосвода. А вслед за тем и вовсе появляется чувство, что невероятный глаз неба сам смотрит пристально, не мигая: на Аваран, на тянущуюся к его зрачку каменную руку… Конечно, он видит всё…

Семь человеческих фигурок распластались на почти отвесной стене. Верхушка Башни близка, но последняя ступень значительно сложнее предыдущих, и даже если хватит физических сил на преодоление её, то не каждому достанет силы духа, чтобы решиться пройти этот путь до конца.

Удивительно, что ни холода, ни ветра нет на такой высоте, однако и тепла здесь тоже нет. Тело не мёрзнет, но поверхность его жжёт, будто невидимые ледяные иглы вонзаются в каждую пору кожи, отчего мышцы немеют и теряют подвижность. Неповоротливое тело – меньшее из зол: кроме странной внешней скованности, и сама душа цепенеет, будто чует, что конец пути означает и конец её собственного существования…

***

Они достигли вершины первыми: Сын Неба и не отстававший от него ни на пядь Максуд. Забрались на край Башни, разогнули спины и – замерли! Остальные ещё тянулись где-то внизу, карабкались, цепляясь за неровности стены и тяжело дыша, – им только предстояло увидеть…

Какая-либо площадка на этом ярусе отсутствовала вовсе. Пустая горловина, окружностью, пожалуй, в пару дней пути, была искорёжена и оплавлена, словно нечто, обладавшее колоссальным жаром, пыхнуло с силой, разогрев камень до состояния киселя, и тот разметался в стороны. Разметался – да так и застыл на лету: выплески – будто руки, вскинутые в предсмертном вопле… Вообще, всё выглядело так, если бы кто-то, не рассчитав силы, слишком рьяно задул восковую свечу.

Оскальзываясь и спотыкаясь, Сын Неба с Максудомподобрались ближе к провалу. Очевидно, огненное «нечто» ударило снаружи, не оставив и следа от перекрытия (если таковое существовало изначально), и прошило сверху донизу Башню, уничтожив всё её нутро, а возможно, даже и саму поверхность, на которой та была возведена. Какое-то время после этого горловина остывала – постепенно, так что размякший камень успел образовать наплывы, – как отголоски катастрофы, на них вздрагивали сейчас красноватые сполохи.

Скорее всего, когда-то существовал ещё ярус (а может, и не один), не переживший разрушительной атаки, а единственной причиной, по которой не развалилась вся собранная из множества отдельных деталей конструкция, как ни странно, оказалась та же, что едва её не погубила: от выжигающего всё на своём пути удара блоки сплавились между собой, превратив внутреннюю часть Башни в монолитную трубу. Многочисленные трещины рассекали теперь этот нечаянно обретённый остов – слишком жёсткий, чтобы перераспределять и таким образом нейтрализовывать внутренние напряжения в изменившейся структуре Башни, – слишком хрупкий, чтобы противостоять усадке столь массивного, к тому же потерявшего былую прочность сооружения. Когда-то он всё же рухнет – хоть и чудом устоявший, но давно уже мёртвый невероятный колосс…

Внутри Башни было гораздо темнее, чем снаружи. Сквозь клочковатую хмарь, плававшую в глубине, значительно ниже уровня горловины, виднелась долина в огнях и дыму.