Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

находятся мумии Таис и Серапиона. Я читала прелестный роман Анатоля Франса «Таис» – и интересно было взглянуть на эти мумии.

О, какой ужас! в стеклянном ящике, в почернелой от времени одежде, лежит то, что было некогда красавицей Таисой… желтый череп с остатком темных волос; рядом с нею – бесформенная темная масса почерневшей одежды с куском пожелтевшей кости сбоку – должно быть, рука, обвитая железными веригами – это что-то было когда-то Серапионом…

Неужели когда-нибудь и он, мой милый, любимый – будет таким же?!

Жить можно только тогда, когда не думаешь о смерти…

Стремясь уйти от этого ужасного зрелища – я свернула в одну из зал. Там со всех сторон сидели статуи Будды, и на лицах их отразилось торжественное спокойствие Нирваны. Модели индусских храмов дивной красоты – настоящие чудеса искусства.

Впервые за все время пребывания в Париже я почувствовала себя как бы в своей сфере – меня окружал сказочно-таинственный мистический Восток, знакомый с детства по сказкам, который так близок к нам.

Я бродила по этой зале, как в волшебном царстве.

13 октября, воскресенье.

Снова была в этом музее.

Но сегодня зала с Буддами была закрыта; открыты другие – японского искусства.

Это было для меня настоящим откровением. Почти все, что принято называть l’art moderne и moderne style – стало мне вдруг понятно. Это совершенно несправедливо по отношению к японцам: следовало бы назвать «японское искусство, японско-современный стиль», как говорят о стиле дорическом, ионическом. Все эти афиши, все издания, современная манера живописи, предметы искусства, переплеты с рисунком, идущим от угла – все, все японское и существовало в этой удивительной стране за сотни лет до нашего времени. Я видела рисунки, относящиеся к 1513–1685 годам, – они сделали бы честь любому современному художнику… И как у нас, в России мало об этом знают! как невежественны мы в художественном отношении! Право жаль, что все знакомство с историей искусства у большинства моих соотечественников ограничивается знанием того, что Фидий жил в Афинах во времена Перикла, а Антокольский сделал статую Ермака…

15 октября, вторник.

Одна только мысль – как бы увидеться с ним. Но как? Притвориться больной и позвать его к себе – но я не умею притворяться. Пойти к нему самой, опять как будто бы у меня начались головные боли – я так не привыкла лгать… Как быть?.. надо придумать.

А времени не теряю. Для изучения французского языка записалась во Franco-English Guild, занятия начались сегодня. Побывала и в секретариате своего факультета; там мне сообщили, что нынешний год подали прошения о приеме четверо русских…

Прекрасно! Значит, идея носится в воздухе, если мы, в разных концах России, приходим к одной и той же мысли… Начало лекций еще через месяц…

18 октября, пятница.

Неприятный сюрприз! Оказывается, хозяйка сдала салон – и еще кому – консерваторке, с пианино! Эта новость меня поразила, как громом. Вот тебе и раз!

Когда моя русская соседка почти одновременно со мной взяла пианино, я была не очень довольна. Нанимая комнату, я предварительно осведомилась, нет ли инструментов – я не могу заниматься при музыке – оказалось, что нет. Но мы условились с русской, что она будет играть тогда, когда меня не бывает дома, я – когда ее нет… Но с третьим пианино, да еще с консерваторкой, в пяти комнатах – это уже совсем неудобно, и я прихожу в ужас при мысли, что только будет?!

Консерваторка! это слово для меня, как жупел для купчихи Островского; ведь это беспощадные гаммы и упражнения по шести часов подряд. Здесь было так хорошо, покойно, и вдруг – три пианино! Вот тебе и квартира исключительно с жилицами… Три пианино – этого не могло бы быть, если бы жили студенты. Проклятое женское воспитание, – и к чему только музыке учат?!

19 октября, суббота.

Пробовала урезонить хозяйку – не сдавать комнаты этой девице, обещала ей рекомендовать какую-нибудь жилицу – напрасно: консерваторка уже дала задаток и переехала сегодня, а к шести часам водворилось и третье пианино… Я сразу искренно возненавидела нашу новую жилицу – немецкую еврейку с типичным носом и лицом, обсыпанным пудрой.

21 октября, понедельник.

Мне надо было писать перевод с русского на французский, консерваторка села упражняться. Я пробовала сосредоточиться, несмотря ни на что, и настойчиво искала слово в словаре и старалась составить фразу… напрасно! Фраза не шла на ум, несмотря на усилия воли; в ушах звучала беспрерывная, точно барабанная дробь, гамма упражнений.

Голова тяжелела… вдруг острая, резкая боль пронизала висок, я невольно ахнула и в отчаянии отбросила книгу и словарь…

Голова болит весь вечер; заниматься нет возможности: консерваторка знай дубасит то гаммы, то этюды…

Но странное чувство радости охватило меня: ведь теперь я могу обратиться к нему! и это будет правда; я сейчас же написала ему:

Monsieur,

Ayez la bonté de m’indiquer le jour où je pourrai me présenter à Boucicaut.

Veuillez bien agréer, monsieur, d’expression de mes sentiments distingués175.

24 октября, четверг.

Вчера получила ответ:

Mademoiselle. Si vous pouvez venir jeudi а deux heures – de l’après midi nous causerons de votre santé.

Croyez, mademoiselle, а mes sentiments bien dévoués et les meilleurs.

E. Lencelet176.

И сегодня, в два часа, поехала в Бусико. При дневном свете лестница показалась мне грязной, также и библиотека, куда ввела меня горничная – поражала общим небрежным видом… Можно было удивляться, как в новом госпитале все так быстро теряет чистоту.

Волнение от сознания того, что я сейчас его увижу – отнимало у меня все силы. Я сидела неподвижно у стола, опустив голову и глаза, чтобы не выдать себя, увидя, как он войдет…

– Bonjour, mademoiselle, – comment allez-vous?177 – слова эти, как музыка, прозвучали около меня. И я едва могла ответить:

– Je me sens très mal, monsieur178.

– Ça revient de nouveau, ces maux de tête?179 – спросил он, садясь к столу, против меня. – Ну, рассказывайте, что случилось с вами с тех пор, как я вас не видел?

Я рассказала ему о влиянии музыки на мои нервы.

– Этому очень легко помочь! стоит только переменить квартиру! – И его серьезное лицо на минуту осветилось ласковой, доброй улыбкой.

– Но мне жаль оставить эту комнату… там так хорошо и удобно. И потом – что же это будет, если при всяком подобном случае будет болеть голова? Чем так страдать от нервов – лучше смерть, чем такая жизнь.

– Вы не имеете права…

– Нет, – перебила я, – теперь есть уже другие юристки, кроме меня, на первый курс нынче поступают четверо… Они будут работать во всяком случае лучше меня и