Стрижи - Фернандо Арамбуру

– бургер из говядины с жареной картошкой и овощами, я – телячьи щечки с овощами), спрашиваю, хотел бы он когда-нибудь получить мою машину.

– А ты что, собрался покупать новую?

Казалось, тема его мало заинтересовала. Но как только принесли еду, он мгновенно оживился. Машина, по его словам, ему очень даже пригодилась бы: можно было бы что-то перевозить или путешествовать с приятелями.

– Ага! – перебил его я. – И при этом напиваться вусмерть и врезаться в какую-нибудь стену.

По словам Никиты, вся беда в том, что у меня нет к нему никакого доверия. Вот что он такого плохого делает? Например? Наркотики не употребляет, ну, может, забьет иногда косяк, но это ерунда на самом деле, и не напивается, потому что к спиртному у него отвращение. В доказательство своих слов он кивнул на стоявшую перед ним бутылку кока-колы. А если мне этого мало, чтобы отнестись к нему как к вполне нормальному парню, он хочет напомнить, что зарабатывает на жизнь своим горбом, что у него есть работа – тяжелая, дающая мало денег, но она ему нравится. Я тихо прошу его не заводиться. На нас и так уже смотрят люди. Но ему нет до этого дела («А мне пох, пусть смотрят!»). Разве он не понял, что я пошутил? Я ведь предлагаю ему машину. Не сейчас, не сегодня, но в будущем, не исключено, что и в скором будущем. Что ему еще надо?

Однако в глубине души меня радует, что он возмущается, спорит и требует, чтобы к нему относились с уважением.

– Ты что-то нынче не в духе, а?

– Знаешь, можно подумать, что ты только и ждешь, как бы мне яйца прищемить.

Вскоре он переводит разговор на бабушкины деньги:

– Правда, что ты решил все отдать мне?

– Зависит.

Тут я беру самый серьезный тон, нравится это Никите или нет. Мне совсем не хочется, говорю я, чтобы он потратил наследство моей матери на чьи-то грязные забавы. – Если речь будет идти о твоих личных расходах – на одежду, еду, на все, что тебе понадобится, тогда я переведу эти деньги на твой счет.

– Мне это будет весьма кстати.

– Но я не хочу, чтобы кто-то тебя облапошил.

– Будь спок. Я умею постоять за себя.

Подобрав все до последней крошки со своей тарелки, он спросил, буду ли я доедать мясо, оставшееся на моей. Я не успеваю ответить, как он набрасывается на мои телячьи щечки, которые мне показались уже остывшими, а потом, все еще с полным ртом, просит заказать ему на десерт флан со сливками и шарик мороженого. Меня так и подмывает задать вопрос: когда он ел в последний раз? Сам я уже давно насытился – и не просто насытился, а чувствовал, будто мой живот вот-вот лопнет. Если на что-то и было место, то только на чашку черного кофе.

И тут я решил разведать, не случалось ли такого, чтобы мать или кто-то другой поручили Никите бросить записку в мой почтовый ящик. По его лицу я сразу угадал, что получу такой же ответ, как если бы спросил у трактора, который час. Никита просто ничего не понял:

– Записку? Какую еще записку?

А так как это дело не вызвало у него ни малейшего интереса, я легко перевел разговор на другую тему.

На выходе из ресторана я вручил ему копию ключа от моей квартиры. И велел хорошенько спрятать. Сын не скрыл удивления.

– Никогда не знаешь, что может случиться, – объяснил я.

И добавил: а вдруг однажды, выходя из душа или еще почему-то, я потеряю сознание, вот тогда ему и пригодится ключ.

– Но несколько лет назад ты отказался мне его дать.

– Вот именно что несколько лет назад, когда ты еще был дитя дитем. А теперь ты взрослый мужчина.

– Все насмехаешься, да? Я уж и не верю, что наступит тот день, когда ты будешь воспринимать меня всерьез.

Он сунул ключ в карман, не задавая больше вопросов. И после дежурного объятия зашагал по улице – здоровенный, сытый, в кроссовках с развязанными шнурками. Прежде чем скрыться за поворотом, он обернулся, с улыбкой поднял вверх руку с зажатым в ней ключом и сделал вид, будто изо всех сил бросает его в сторону машин, потом, показав мне кукиш и опять ключ, изобразил, будто заглатывает его, после чего смешно подпрыгнул и завернул за угол.

8.

Брат не позвонил мне, чтобы сообщить, что перечислил деньги на мой счет, ну а я не позвонил ему, чтобы подтвердить получение. Кажется, мы мало что можем сказать друг другу, а теперь, когда он ходит оглушенный смертью дочери, почти ничего.

Какое-то время назад я вроде бы решил больше не писать о нем в этом дневнике, но ведь понятно, что поток воспоминаний не зависит от того, открыл ты или, наоборот, закрутил кран по своему желанию. Хотя на самом деле сегодня вечером мне захотелось вспомнить вовсе не Рауля. Он пришел мне на ум совсем по другому поводу. Между нами никогда и ни в чем не было согласия, за исключением безоговорочной ненависти к Эктору Мартинесу, хотя щедрость старого дантиста позволила нам обоим благополучно закончить университет. Я хотел было написать в оправдание Эктора, что он никогда не сделал ничего плохого ни мне, ни брату, но не хочу врать. Он посмел на несколько лет украсть у нас нашу мать, и мы не смогли ему этого простить.

У меня нет ни малейших сомнений, что сеньор Эктор вел себя с мамой как настоящий кабальеро, облегчая ее вдовью участь, в первую очередь спасая от одиночества, и щедро давал то, в чем она так нуждалась, – внимание и любовь… Он часто возил ее в путешествия, из своего кармана оплачивая все расходы. Благодаря ему она стала лучше одеваться, он часто дарил ей цветы, а иногда и драгоценности. Вместе они ходили на концерты, в музеи, в шикарные рестораны и посещали разного рода приятные места. Наконец-то кто-то старался доставить удовольствие ей самой, а не наоборот, как случалось обычно. Мне понадобилось немало времени, чтобы осознать это, и, полагаю, моему брату тоже.

Мы подозревали, что этот безупречно одетый, слегка церемонный и добрый, по словам мамы, сеньор решил занять место нашего отца. Нам было прекрасно известно, какую материальную помощь он оказывает нашей семье, и поэтому мы не могли бросить ему в лицо неприятную правду.

За спиной сеньора Эктора мы вырвали у мамы обещание держать его подальше от наших глаз. Но Раулю и этого