Великий Тёс - Олег Слободчиков

Казаки побросали в сиротский угол ружья и кафтаны, сели на лавку. С парящим котлом в руке вошла Савина. Черноглазые ясырки из-за печки украдкой поглядывали на молодых казаков, тихо и смешливо переговаривались.

— Лесу мало! — обстоятельней заговорил Фирсов. — Каждое дерево, пока свалишь, обтешешь — день прошел. Вот и подумал: «Спрошу-ка дядьку, если не разгневается, так мы его зимовье разберем, переплавим и там поставим».

— На что гневаться? — проворчал Похабов. — Мало ли приходилось топором махать?

— Спасибо на добром слове! Ты уж тогда сплыви со всеми животами к новому острожку да поживи там, покарауль. А мы скопом все разберем и перетаскаем.

Молодой пятидесятник начал строительство нового Балаганского острога не с бани, не с избы, как обычно, а с проездной башни. Подгребая с другого берега, струг Похабова подошел к невысокому яру, над которым возвышалось новое строение. Мимо этих мест, между устьями притоков Уньги и Белой, он проходил не раз. Здесь были остатки старого промышленного зимовья, неизвестно кем и когда поставленного.

Сувор с Горбуном с обидой и недовольством перетаскали пожитки хозяев от струга к башне. Молчаливыми взглядами укоряли хозяина за то, что их, дворовых, он отдал казакам в работные.

Савина хлопотала возле струга. Похабов при сабле и пистоле с важностью осматривал башню, степенно отвечал на поклоны молодых енисейцев. Многие из них выросли на его глазах. Приятный ветерок обдувал берег. Гнус здесь не злобствовал, как на Осиновом острове.

— Солнце еще высоко! — посоветовал он казакам. — Подкрепитесь и плывите обратно. Я уж со своими дворовыми устроюсь и управлюсь.

— Девок на острове не осталось? — скалился молодой казак, весело поглядывая на ясырок.

— Не пялься! Эти не для тебя! — вскрикнул Сувор, заносчиво оберегая хозяйское добро. Шрамы на его лице налились кровью, синие пороховые пятна на щеках делали его похожим на татуированного тунгуса.

— Сибирские девки даром не любят! — посмеивался Похабов, поглядывая на молодых. — Их на саблю добыть надо или купить!

Казаки уплыли. Сын боярский с дворовыми устроился на ночлег в сторожевой башне. Савина с девками приготовила ужин, поставила тесто. Еще не зашло солнце, а все они утомились от дел и от переезда. Спать легли засветло, все рядом, как в юрте.

Горбун сидел у стены возле мушкетов и длинноствольной крепостной пищали, лениво, напоказ, поглядывал в бойницу и в облом, вздыхал, кидая косые взгляды на хозяина. Наконец решился заговорить:

— Всю зиму думаю, как жить, когда закончится кабала?

— Добрые мысли! — зевнув, поддержал его сын боярский. — Кабы прежде почаще о том думал, и кабалы бы на себя не дал.

— Оно, может быть, и лучше, что дал, — осмелев, чуть громче сказал Горбун. — Ты грозился нас на пашню посадить. Взял бы на себя землю, здесь или в Братском. Отдал бы за меня ясырку и посадил бы пахать в вечное холопство, с потомством. С хорошим хозяином куда как легче, чем вольному.

Похабов презрительно хмыкнул в бороду.

— Мунгалка за меня пойдет! — самоуверенно заявил Горбун. — А что? Горб у меня мал. Можно сказать, нет горба, спина кривая. А кобель я — ого!

— Про пашню — дело надумал! — одобрил его Похабов, зевая и крестя бороду. — Получишь волю, проси у приказчика данную на землю. А девка не про тебя! — сказал как отрезал.

— Да на кой она мне, воля? — обиженно вскрикнул Горбун. — То я не помирал от голода в гулящих-то.

— А что? Взять бы нам землю да осесть? — смешливо взглянул Иван на Савину. — Работники есть. Сами просятся.

— Только не здесь! — жалобно возразила она. — Ни кусточка, ни деревца, глазу остановиться не на чем. Уж лучше в Нижнем Братском, на Оке или еще где.

Иван с благодарностью придвинулся, обнял Савину под одеялом. Она согласна была на все, лишь бы быть рядом с ним.

— Куда уж нам, старым, пашню поднимать да дом строить! — пробормотал и сонно пригрозил Горбуну: — Смотри у меня! Забрюхатишь девку — ятра оторву!

— То без меня некому брюхатить! — со слезой пискнул Горбун. — А мне бы подошла. Люблю веселых. Нипочем не женюсь на злющей, хоть бы и на русской.

Прошел месяц июнь. Молодые казаки поставили острожную стену и две башни. Сын боярский с утра до вечера похаживал вокруг них и давал советы, заставлял своих дворовых рубить избу, чтобы не обленились.

Так спокойно не жил Иван и на Осиновом острове, а лучше, чем там, не жил нигде. Но, бесовским промыслом да Божьим попущением, нападала на него тоска, и едва Фирсов озаботился тем, что кончается ржаной припас, он вызвался сходить в Братский острог.

Дмитрий опять несказанно обрадовался предложенной помощи. Написал челобитную енисейскому воеводе, где жаловался на красноярцев, написал грамотку брату Арефе в Братский.

Утром Похабов усадил в струг Савину, ясырок и кабальных мужиков. Судно понесло течением. При деле сразу полегчало на душе старого сына боярского.

С реки Иван не заметил возле Братского острога ни души. Но едва его струг причалил к берегу, сверху стал спускаться Арефа Фирсов. За ним семенил долговязый Распута, размахивал руками, что-то навязчиво доказывал казаку. Арефа горячился, то и дело останавливался, переходил на крик. Распута, пощипывая редкую бороденку, глядел в сторону, кивал и снова настойчиво в чем-то убеждал посаженного на приказ казака.

Так и встретили сына боярского служилый да пашенный. Не успел Иван вылезть из струга, непоседливый, как брат, Арефа кинулся к нему за судом:

— Дядька Иван, ты приказчиком в слободе служил, ты все знаешь! — стал рассказывать о споре с пашенным.

По наказу воеводы при Братском остроге ставили казенную мельницу. Арефа велел каждому пашенному приволочь по бревну. Распута не отказывался участвовать в строительстве мельницы, но доказывал, что тягло должно раскладываться по дворам, а не по людям.

— Дело непростое, — важно нахмурился Похабов и озадаченно почесал затылок. Ему хотелось отделаться от споривших. — Обычно тягло на двор кладут, с захребетников и подворников — подушные берут.

Распута угодливо заулыбался и развел руками, дескать, то и я говорю.

— Это по-божески? — вспылил Арефа. — Для них, для пашенных, мельница, а казаки — надрывайся. Да и некому у нас строить.

— Почему для пашенных? — плутовато ухмылялся Распута. — Муку всем молоть надо. Служилые будут молоть бесплатно, а с нас и государю, и воеводе, и острогу — всем дай!

— У них на каждом ручье по мельнице. И никто с них податей не платит! — пожаловался Арефа.

Вконец запутавшись в тяжбе, Иван с важностью пошевелил усами и бровями, строго поглядел на одного и другого. Распута почтительно согнулся в пояснице и осклабился. Но сын боярский хорошо знал, какое упорство скрыто за внешней угодливостью. Он с недовольным видом крякнул, хмыкнул и сказал: