Великий Тёс - Олег Слободчиков

— Возьми моих бездельников. Пусть мельницу ставят!

— А кабальных истязать, это по-божески? — взревел Сувор, вылезая из струга.

— Отсидели уж зады! — проворчал Похабов. — Помогите добрым людям во славу Божью! — спор между пашенным и приказным решен не был, но утих. — Как там Огрызковы сыновья? Живы-здоровы? — спросил Рас-путу.

— Вчера видел! — ответил тот.

Иван передал Арефе грамоты брата и попросил:

— Дай мне коня, съезжу я к ним. — И как только казак указал на спутанных лошадей, приказал Сувору, все еще пылавшему от негодования: — Федька! Пойди оседлай и приведи! После перетаскаешь добро в избу или в балаган.

За два с лишним года Первуха со Вторкой срубили пятистенок, огородили двор пряслами, подвели под крышу амбар. Конюшня, лабаз и баня уже требовали ремонта. Льгота кончалась, а братья жили промыслом, но не пашней.

Оба они были дома, и далеко по округе разносился перестук отбиваемых кос.

Племянники бросили работу. По-хозяйски ослабили подпругу коня. Вторка принес корытце овса, высыпал в кожаный мешок и надел его на конскую морду. Встрече с дядькой племянники обрадовались, но дичились его еще больше, чем прежде, следили за каждым своим словом, будто гость был из начальствующих. «Волчата, — думал Иван, с тоской заглядывая в узкие глаза. — А то и волки уже!»

Солнце катилось на закат. Жара к вечеру стала злей. Конь хрумкал овсом, тыкал мешком в землю, подергивал кожей на боках и хлестал себя хвостом, отбиваясь от гнуса.

— Что в избу не зовете? — пожурил племянников Иван.

— Грязно там! — буркнул Первуха. — Солнце скоро сядет и овод сгинет. У костра веселей!

— У костра так у костра! — согласился Иван, присаживаясь на землю. — Какая пашня без семьи? — окинул взглядом двор. — А я вам невест добыл! — сбил на ухо шапку.

Племянники впились в дядьку настороженными глазами, замерли, как хищники при виде добычи.

— Нерусские? — тихо спросил Вторка.

— Откуда взяться русским девкам в братской степи? — посмеялся Похабов. — То ли мунгальской, то ли даурской породы! Откуда-то из-за моря. Хорошие девки, веселые!

— Нам нерусских не надо! — разочарованно буркнул Первуха. — Таких и сами добудем!

— Ты погляди-ка на них? — сын боярский раздраженно сбил шапку на лоб и обиженно замигал. — Да у моих девок носы длинней ваших! Дворовые слюнями истекли, поглядывая на них, в вечное холопство просятся.

— Господь не велел потомкам Иуды и Израиля мешаться с другими народами! — жестко объявил Вторка. — За тот грех потомство царя Соломона наказывал. Самсон женой-инородкой был предан врагам на поругание.

— Девки доброй волей крестились! — неуверенно пробормотал Иван. Обидчиво усмехнулся: — Вам-то Иуда с Израилем с какого боку родня?

— Через Спасителя мы приняли крещение в их Господа Саваофа! — поддержал брата Первуха, показывая, что знает о вере больше, чем три раза окунуться в воду во имя Святой Троицы.

— Ну, думайте сами, как жить, — тоскливо развел руками Похабов. — Все хочу, чтобы как лучше. Только никак не пойму.

— И не поймешь! — перебил его Вторка. — Ты так не жил. Не был газаргуй116, ерэмэл117. Только здесь мы свои по Закону Божьему. — Возводя узкие зеленые глаза к небу, перекрестил грудь: — Бог сказал: какой бы веры ни были мать или отец — дети святы.

Иван почувствовал, что задел племянников за то больное, о чем между собой они говорят много и часто.

— Наш дед был хороший человек! Под конец жизни он все понял! — стыдясь вспыльчивых слов брата, миролюбиво вспомнил старика Первуха. — Он сказал: «Человек без единокровного народа, без родной земли не человек, а бузар. Дерьмо!» Так оно и есть. Только мы тогда деда не понимали.

— Ну смотрите! Вам жить! — замигал выгоревшими ресницами сын боярский. — Надумаете вернуться на Байкал — посажу на вашу данную Горбуна с Сувором и девок за них отдам. Эх-эх! — добавил с укором. — Будто у меня или у вашего отца была родная земля? Еще деда оторвали от родных могил.

— Это другое! — нетерпеливо отмахнулся Вторка. Вскочил, побежал к ручью за смородиновым листом.

Глядя ему вслед, Иван Похабов с тоской подумал: «Угрюмка вырос как дикая трава. Эти и того хуже». Он поднялся, взглянул на закат. Последние лучи солнца золотили кроны сосен на гривах.

— Поеду! Успею еще в острог засветло.

В обычных хлопотах прошел день и другой. Иван переговорил с Савиной и решил до срока дать волю своим кабальным людям. Сувор с Горбуном захотели сесть на пашню при Братском остроге.

Вспоминая разговор с племянниками, старый Похабов на легкой лодке переправился через реку, навестил монахов. Те благословили его помыслы, перекрестили девок-ясырок по уставу, обвенчали их с Горбуном и Сувором. При том слезно умилялись, хвалили мужей и посаженого отца, поскольку сожительствовали с ясырками многие промышленные и казаки, но мало кто соглашался венчаться.

Вскоре был собран хлебный припас для Дмитрия Фирсова. Арефа дал в гужи двух коней. И ушел бы Иван на другой день к новому острожку, но с Падуна прискакал казак и донес, что порог проходят отряды енисейцев пятидесятника Якова Похабова и московского дворянина Ерофея Заболоцкого с мунгальскими послами от русского царя.

Арефа отправил к Падуну казаков и лошадей сколько смог их собрать. Не усидел на месте и старый Похабов, оседлал коня и пустил его рысцой берегом, возле реки.

Помощь отрядам пришла вовремя. Измученные люди только прошли Падун. Они были мокры с головы до ног и сушились на солнце. Яков Похабов узнал подъезжавшего отца, поднялся ему навстречу. Он был в сухой одежде, одет не броско, но не бедно. По лицу сына не видно было, что утомлен переходом. По его приказу вскочили два босых полуголых казака, приняли повод и помогли старому сыну боярскому сойти с коня.

Якунька поклонился отцу на казачий манер. Тот обнял его и перекрестил. Приметил, что рубаха на сыне льняная, чистая. «Женился! — подумал. — И жена при нем!» Он не ошибся. Яков поманил от дымокура молодую женщину с лицом, плотно обвязанным шелковым платком так, что видны были только голубые глаза. Молодуха смущенно поклонилась свекру в пояс, зарделась от пристального его взгляда.

— Чья такая? — крикнул ей на ухо старый Похабов, стараясь перекричать шум воды, и трижды поцеловал сноху в щеки, укрытые шелком.

— Томского сына боярского Петра Бунакова дочь! — звонким голосом ответил за жену Яков и добавил: — Нынче Илимский острог Енисейскому не кланяется — другое воеводство. Тесть служит там стряпчим при воеводе Оладьине.

— Слыхал! — одобрительно кивнул Иван. — Добрый был казак. — Усмехнулся, вспомнив распри с красноярцами. Выходило, что спорил на Осе со свояком. Не дай бог, в недобрый час и повоевать придется с молодыми Бунаковыми. Новый Балаганский острог был красноярам поперек горла.