Сержант милиции. Обрывистые берега - Иван Георгиевич Лазутин

потом он стал воспринимать их как стереотип в уголовном нраве.

— Я с этой «мерой» чуть не опозорилась, когда два этих слова услышала в кабинете прокурора. Он так и сказал следователю: «Меру пересечения Воронцову нужно изменить». Я даже испугалась слова «пересечения». Вначале подумала: неужели при Советской власти секут шомполами?

Валерий смотрел на Эльвиру и только теперь по–настоящему понял, кому он во многом обязан тем, что вместо содержания под стражей ему предоставили свободу.

— Расскажи все но порядку, что ты делала, чтобы меня выпустили?

Эльвира прошла в ванную, умылась, поправила волосы и вернулась в комнату.

Она начала рассказывать Валерию о том, что ей пришлось сделать, чтобы как–то помочь ему: о сборе подписей под ходатайством, на которое она потратила почти неделю, о встречах со следователем Ладейниковым, о том, как принял ее и что сказал при этом прокурор, как ее высмеяли, когда она принесла ему в тюрьму баночку красной икры и банку клюквенного варенья…

— Кто же высмеял–то? — спросил Валерий, не спуская глаз со счастливого и успокоенного лица Эльвиры.

— Да этот дядечка, который принимает передачи и осматривает их. Так, наверное, таможенники не проверяют вещи пассажиров.

— И за что же тебя высмеял этот дядечка?

— Выложил из сумки икру и варенье и сказал: «Икру без шампанского не принимаем. А варенье берем только в хрустальных вазах».

— Ну и что же ты? — Валерий с трудом сдерживал смех. Все, что можно было передать в тюрьму подследственному, он знал подробно.

— Я, как дурочка, вначале растерялась и поверила, что он говорит правду, и сказала, что на шампанское у меня нет денег и что вина ты не пьешь.

— А он? — с трудом сдерживал смех Валерий.

— А он свое гнет: «Раз не пьет шампанское, то и икру ему не положено». А насчет клюквы посоветовал: «Если на хрусталь нет денег, то переложи в полиэтиленовый пакет, тогда приму». Спасибо, одна тетушка, она тоже приносила сыну передачу, сказала, что никаких консервов в железных и стеклянных банках в передачу не принимают.

— А ты знаешь — почему? — Валерий грустно улыбнулся, словно вспомнив что–то печальное и неприятное.

— Я спрашивала у одной тетушки в очереди, где сдают передачи, — она ничего не сказала. Спросила я потом у этого дядечки с погонами, он тоже не объяснил. Только нахмурился и буркнул: «Не положено». А ты–то хоть знаешь, почему не положено?

— Знаю.

— Объясни.

Лицо Валерия сразу стало мрачно–опечаленным, словно он мысленно, воображением улетел в камеру с зарешеченным оконцем под потолком.

— Ты понимаешь, там, где я был… на заключенного иногда накатывается такая тоска, когда жить не хочется, когда не хватает воздуха, когда над тобой днем и ночью висит гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?!» Страшное это состояние!

— Но при чем здесь консервы и варенье? — удивилась Эльвира, не находя связи между продуктами и мрачным душевным состоянием.

— Связь не с вареньем и икрой, а связь со стеклянной банкой, в которой ты приносила мне в передаче варенье, и с железной консервной банкой. — Видя, что Эльвира по–прежнему в недоумении хлопает ресницами, объяснил: — Осколком стекла можно в два счета перерезать себе вены или сонную артерию, то же самое можно сделать обрезком железной банки. Лоскут железа о каменный пол можно наточить до остроты бритвы и действовать им как опасным режущим лезвием. — Валерий замолк, взгляд его рассеянно остановился в проеме окна. — Там, в камере, я насмотрелся на многое, многое узнал. У нас в камере сидел один рецидивист. К нам, несовершеннолетним, его поместили по чьей–то ошибке. С утра до вечера он как профессор посвящал нас в ужасы тюремной хроники. Ему уже больше сорока. По тюрьмам и колониям он скитается с пятнадцати лет. Целая уголовная энциклопедия. Он посвятил обитателей камеры в такое, о чем лучше всего никогда не знать. У меня с ним была стычка. Но об этом я не хочу тебе рассказывать. Противно вспоминать. Никогда в жизни меня никто так не унижал, как однажды унизил этот тип. Но я защищался. — Валерий пожалел, что вспомнил этот мерзкий случай в своей жизни.

— Его наказали? — вытягиваясь в струнку, спросила Эльвира.

— Не знаю. Его из нашей камеры убрали. Встреча с этим бандюгой для меня была уроком на всю жизнь. После этого я понял, что нужно уметь себя защитить в любых случаях, иначе злые люди могут затоптать. — Грустно улыбнувшись, Валерий потрепал волосы Эльвиры. — Хорошо, если бы ты меня чем–нибудь покормила. Ведь у тебя что–то в сумке, ты же прямо с рынка ко мне.

Эльвира подхватилась с дивана, засуетилась, побежала в коридор, где она поставила сумку с продуктами.

— Я купила хорошую картошку!.. Малосольные огурчики потрясающие!.. Из–под Рязани.

Эльвира, заглянув в холодильник, причмокнула языком.

— Да, в холодильнике у тебя прямо–таки торричеллиева пустота. Даже масла нет ни грамма. — Эльвира вытряхнула из кошелька мелочь и металлический рубль. Положила их на стол. — Ступай в магазин, купи масла граммов двести, хлеба и молока. А я тем временем сварю картошку. — Открыв дверцу шкафа под мойкой, она всплеснула руками и отступила на шаг. — Боже мой!.. А посуды–то, посуды–то!.. И почти сплошной коньяк, да еще какой–то особый, без звездочек. Вот это дает твой папаша–диссертант! — Эльвира, шепча губами, принялась считать бутылки. — Ничего себе — двадцать четыре бутылки. Как после юбилейного банкета знаменитой особы. И где он только берет деньги?!

Валерий не стал говорить Эльвире, на какие деньги его отчим покупал коньяк. Ему было противно вспоминать встречу с его любовницей и ломбардные квитанции на сданные им драгоценности матери. В его голове зародилась злая, мстительная мысль.

— Слушай, Эля, а что, если все эти бутылки выставить на его письменный стол и придавить ими, как пресс–папье, главы его диссертации?

— Да ты с ума сошел!.. Он тебя прибьет или сбросит с восьмого этажа. Сам же говорил, что диссертация у него стала пунктом помешательства.

— Плевал я на его помешательство! У него было время эти бутылки сдать или сбросить в мусоропровод. Мама сказала, что он был у нее всего один раз, принес ей пять гвоздик и пакет яблок. — Гремя бутылками, Валерий носил их охапками из кухни в кабинет отчима и ровными рядами расставлял на письменном столе так, что коньячные этикетки были обращены