Сержант милиции. Обрывистые берега - Иван Георгиевич Лазутин

и где он сейчас находится. Им пока достаточно материнского заверения, что «твой папа в длительной командировке», или «служит в армии» (это на случай, если у матери есть надежда выйти замуж), или «папа погиб на фронте», «папа погиб в аварии…».

Но когда ребенок подрастает и начинает все острее и острее чувствовать, что кроме материнской ласки природа даровала ему еще и право опоры на твердое плечо отца, то огонь «святой лжи», бездумно зажженный матерью, начинает ее жечь все сильнее и сильнее. Кульминация драматизма этой «святой лжи» наступает, когда подростку (юноше или девушке) исполняется шестнадцать лет. Для получения паспорта (значительный и знаменательный рубеж в человеческой судьбе: вчерашний подросток начинает гордо носить имя — гражданин СССР) в паспортный стол отделения милиции нужно сдать свидетельство о рождении, а в этом документе в графе «отец» (этого документа завтрашний гражданин еще ни разу не видел, мать его прячет под семью замками) стоит небрежный прочерк черными чернилами. Отца нет. А ведь отец–то был. Не из ребра же Адама выточен завтрашний гражданин. И вот тут начинается то, что могло бы быть предметом шекспировских сюжетов.

При работе над диссертацией соискателю пришлось столкнуться с десятками изломанных юношеских судеб, черная полоса которых началась на перевалочном возрасте — в шестнадцать лет.

Для примера остановлюсь на типичном случае, который не могу не описать в настоящей работе. С юношей N–овым я встретился при посещении одного из московских изоляторов, где под следствием содержатся под стражей несовершеннолетние преступники. Учитывая, что для моей работы мне нужны были индивиды, преступления которых связаны прямо или косвенно с моментом узнавания ими, что они явились жертвами материнской «лжи во спасение», администрация следственного изолятора разрешила мне (по санкции свыше) встречу (в специально отведенной для этого комнате, где следователи допрашивают содержащихся под стражей) с одним из тех несчастных и жестоко обманутых родной матерью молодых людей, у которых на границе шестнадцатилетия светлая дорога обрывается и начинается мрачный путь за колючей проволокой…»

Чем дальше Эльвира читала подглавку диссертации, тем отчетливее и яснее представал перед ней образ Валерия. Отец — летчик–испытатель. Похоронен на кладбище в городе N–ске… «Негодяй!.. Хотя бы специальность «отца» изменил…» — кипела Эльвира. …Хождения матери но служебным инстанциям (роно, милиция, райисполком), чтобы получить новое свидетельство с указанием фамилии, имени и отчества в графе «отец»… «Он же подвергает Веронику Павловну публичному позору!.. — Эльвира задыхалась от злости и негодования. — Хвалился, что кафедра его диссертацию рекомендует к печати отдельной книгой в издательстве «Знание». Ведь на защиту диссертации придут Вероника Павловна и Валерий. Он же этой подглавкой убьет их обоих. И это после тяжелейшего инфаркта!.. Как ему сказать об этом?»

Чтение было оборвано длинным, напористым звонком в коридоре. Так мог звонить только Валерий, когда на него накатывалась волна озорства.

Положив на стол листы рукописи, Эльвира метнулась к двери. Руки ее дрожали, она не в ту сторону крутила защелку замка. Чувствуя, что Эльвира не может открыть дверь, Валерий нарочно, шутки ради, еще раз затопил пронзительным звоном гулкий коридор.

— Крути влево, влево! — кричал он через дверь.

Когда Эльвира наконец открыла дверь, Валерий остолбенел на пороге.

— Что с тобой?! На тебе лица нет.

Эльвира не знала, что ответить. И она солгала, прикинувшись виноватой:

— Ты не будешь сердиться?

— Что–нибудь кокнула?

— Нет, я ничего не разбила.

— Ну а что же?

— Я убрала бутылки. Туда, где они стояли. Я боюсь, что придет отчим и будет скандал!.. А тебе сейчас нельзя вступать ни в какие ссоры. Я знаю его, он человек коварный, он может причинить тебе неприятность. Пойми это, Валера…

— Ну ладно… Может быть, ты и права. От моего отчима можно ожидать чего угодно. А сейчас, миледи, мечи на стол все, что я принес! Ты не испугалась, что я так долго задержался? Такого винограда ты еще никогда не ела!.. Болгарский!.. «Кардинал». Крупный, как сливы. В двух гроздьях три с половиной килограмма! Будем сейчас пировать. Купил две бутылки лимонада!.. А торт твой любимый — «Прага»!

Как ни старалась Эльвира не показать вида, что она крайне обеспокоена и встревожена тем, что только что прочитала, у нее это не получалось. Позабыла посолить картошку, нечаянно уронила на пол солонку с солью и тут же, припав на колени, принялась собирать ее щепотками и сыпать в солонку, приговаривая:

— Неужели поссоримся? Это не к добру… — сокрушалась Эльвира. — Что–то у меня сегодня все из рук валится. Не знаю прямо, что со мной.

— Не кликушествуй!.. Хоть перебей всю посуду и переколоти весь хрусталь в серванте — не услышишь от меня ни одного сердитого слова. — Валерий опустился на колени рядом с Эльвирой и, зажав ее голову в ладонях, поцеловал в лоб. — Ну, что с тобой? Ты чем–то огорчена? Уж не звонил ли отчим? И не наговорил ли он тебе грубостей?

— Нет, нет… Никто не звонил… Просто я сегодня плохо спала. И вообще, пока ты был там, со мной творилось что–то ужасное.

Валерий встал и поднял Эльвиру с коленей. Остатки соли он смахнул веником в угол.

— Предрассудки!.. Никакая просыпанная соль нас не поссорит! Я в это верю!..

— Я тоже, — безропотно согласилась Эльвира. — Сказала просто потому, что есть такая примета. Ну а потом, не все же приметы сбываются.

Валерий ел картошку жадно, обжигаясь. И не сводил глаз с Эльвиры, пытаясь попять, что могло ее так взволновать, пока он ходил в магазин. Наконец про себя решил: «Может быть, она права. Просто сдают нервы. Две недели и для нее были испытанием и ожиданием всего самого скверного».

Эльвира мучительно думала о том, что она должна обязательно сделать, чтобы Яновский исключил из диссертации раздел о «святой лжи» или хотя бы переделал этот раздел настолько, чтобы при защите и публикации книги ни Валерий, ни Вероника Павловна не увидели в этой подглавке себя облитыми грязью.

И только после того, как попили чай с тортом, она наконец решила: «Напишу отчиму Валерия записку и подложу ему в ящик письменного стола. Валерий по его столам не лазит». Как решила, так и сделала.

Когда Валерий поливал цветы, стоявшие на подоконнике в кухне, она взяла со стола Яновского лист бумаги и, закрывшись в ванной, написала:

«Уважаемый Альберт Валентинович! Когда–то (а это было весной) Вы сами просили меня, чтобы я прочитала Вашу диссертацию до защиты. Пользуясь случаем,