Гумилев сын Гумилева - Сергей Беляков

Хуже того, не только миграция в города, но и переселение жителей маленьких деревень в большие и благоустроенные поселки подтачивает сельское хозяйство. Крестьянин без приусадебного участка и подсобного хозяйства тоже обречен. Его дети уже не будут знать и половины всего, что необходимо сельскому жителю. Их путь – в город и только в город. Так советская модернизация совершенно подорвала сельское хозяйство: просто некому стало работать на земле. Мысль не такая уж новая, но Иванов доказывал ее цифрами, фактами, статистическими выкладками.

В девяностые годы исследование Иванова обретет новый практический смысл.

В Россию приехали десятки тысяч беженцев из Казахстана, Средней Азии, с Кавказа, даже из Тувы. Спасали свою жизнь от «братьев» по «евразийскому суперэтносу». Покидали жители и северные города – обедневшие и опустевшие в начале девяностых Норильск, Дудинку, Певек. Их охотно размещали на пустующих землях, в домах, оставленных прежними жителями. Места всем в России хватало. Ехали не бездельники, не алкоголики. Нормальные работящие мужики и бабы. Собирались устроиться на новом месте и работать, работать, строиться, богатеть. Но большинство уже через несколько лет или переселились в города, или спились, мало кто поднялся. По Иванову, иначе и быть не могло.

Сейчас, читая суховатую, в сравнении с сочинениями Гумилева, диссертацию Иванова, понимаешь, какого дельного человека потеряла наша наука.

В последние годы жизни Иванов изучал северные народы – хантов, манси, селькупов, ненцев. Работал не как этнограф (для этого у Иванова не было квалификации), а как демограф. На жизнь этих народов Иванов смотрел сквозь очки гумилевской теории – и вновь оказался прав. «Малые народы» Сибири – не отсталые, а, напротив, слишком древние, «не дети, а старички», и попытки советской власти способствовать их развитию привели или к ассимиляции русскими, или к вымиранию. Лесные охотничьи племена и северные кочевники отдавали детей в интернаты, где их учили совершенно не нужным в тайге и тундре вещам: алгебре, физике, русской литературе, — но не учили, как построить чум или поймать острогой рыбу. Так появлялись люди, не адаптированные к природной среде и утратившие этническую традицию своего народа. Получали образование, но потом устраивались работать кладовщиками, истопниками, чернорабочими или вовсе не находили (потому что не искали) себе работы, а пасти оленей или охотиться они уже не умели.

Написал Иванов не так уж много, а из написанного далеко не всё успел напечатать. В 1998 году друзья Иванова собрали его рукописи, включая и кандидатскую диссертацию, в отдельную книгу «Проблемы этнической географии».

И все-таки я не думаю, что Константин Иванов смог бы «двинуть вперед» теорию Гумилева.

Во-первых, Иванов не был историком. Но ведь именно историческая наука дает самый ценный материал для теории Гумилева. Ее не могут заменить ни этнография, ни демография, ни социология.

Во-вторых, Иванов был профессиональным химиком. Тем удивительнее, что он не нашел у Гумилева ни ошибок, ни натяжек, ни дилетантских упрощений – всего того, в чем обвиняют Льва Николаевича биологи и физики. Даже «биохимическую энергию живого вещества» Иванов принял.

В-третьих, именно Иванову принадлежат первые попытки математизировать пассионарную теорию этногенеза. Даже у гуманитария они вызывают изумление и досаду.

В 1989 году читатели «Этногенеза и биосферы» с уважением рассматривали кривую этногенеза, составленную Гумилевым при помощи Константина Иванова. Кривая этногенеза, построенная в декартовой системе координат, походит на кривую костра, взрыва порохового склада и увядающего листа. Замечательно, но как же удалось измерить пассионарность? На индивидуальном уровне это пока невозможно, невозможно и на этническом. Еще никому не удалось подсчитать процент пассионариев в популяции. Кроме того, до сих пор не известно, как, собственно, передается пассионарный признак. Иванов же безоговорочно принял гипотезу Гумилева о мутации, но биологи (в том числе сторонники Гумилева) ее отрицают.

Интересно, что ни в одном своем сочинении Иванов не спорит с учителем даже по частностям. Это сплошное начетничество, если не считать замечательных демографических исследований, где Иванов просто применял теорию Гумилева в готовом виде.

Вячеслава Ермолаева Гумилев не прочил себе в преемники, хотя тот защитил в 1990-м кандидатскую диссертацию и немного печатался в «Известиях ВГО». Стиль Ермолаева сравнивают иногда со стилем самого Гумилева, но Вячеслав Юрьевич не брался даже за научно-популярные книги, не говоря уже о монографиях. В девяностые годы он оставил науку. Лишь время от времени писал публицистические статьи, случалось, весьма интересные. Кажется, он первым из гумилевцев усомнился в евразийстве и даже не согласился со взглядами учителя. После нескольких лет молчания Ермолаев напечатал в малоизвестном журнале с диковинным названием «Дети фельдмаршала» статью под названием «Сумерки на голубом небе: Казахстан и "евразийские" легенды». Оказывается, особенного братства русских и казахов никогда не было: «…фактология российско-казахских отношений не подтверждает повально распространившихся "евразийских" иллюзий. Великая степь жила в обскурации. Пали ее сумерки и на голубое небо тюркского Казахстана. Вот здесь-то и скрыт настоящий побудительный мотив казахской тяги к "евразийской" интеграции с Россией. Иждивенческие императивы поведения, порожденные этнической старостью, просто не позволяют стране выживать без помощи».

Но все-таки перед нами только хорошая публицистика, а не научное исследование. Вернуться в науку Вячеславу Юрьевичу не удалось. В 2002 году Ермолаев предложил новый способ измерения пассионарности. Он попытался оценить пассионарность коммунистической партии («субэтноса коммунистов») по «скорости изменения темпов прироста/убыли числа членов и кандидатов в члены партии». Получилось, что в начале шестидесятых и даже в начале восьмидесятых партия была намного пассионарнее, чем в начале двадцатых. Порочный метод принес заведомо ошибочные результаты.

Но был еще третий, самый молодой и, пожалуй, самый загадочный ученик Гумилева – Владимир Мичурин. Крупнейшим научным достижением Владимира Мичурина стал «Словарь понятий и терминов теории этногенеза Л.Н.Гумилева». Еще до Мичурина словарь составил Ермолаев, но Мичурин далеко превзошел своего товарища. Я знаю людей, которые освоили теорию Гумилева именно благодаря словарю Мичурина. Впрочем, Мичурина ли? Сам Владимир Аскольдович рассказывал, что настоящим автором словаря был Гумилев. Просто внимательный и настойчивый ученик просил подробно разъяснить смысл каждого термина, умел правильно задать вопрос, а Гумилев разъяснял. Впервые словарь напечатали в замечательном сборнике «Этносфера: история людей и история природы».

В августе 1992-го «Наш современник» напечатал статью Мичурина «Возрождение Ирана в свете теории этногенеза», где тот применил теорию этногенеза к истории Ирана XIX-XX веков. Применил удачно – доказал, что в Иране в самом деле начался новый виток этногенеза. Конечно, статья Мичурина тоже не научная. Это отличная историческая публицистика. Вот если бы Владимир Аскольдович выучил фарси и всерьез занялся новейшей историей Ирана, он мог бы превратиться в настоящего ученого-востоковеда. Увы. Наступившие девяностые заставили бросить науку многих перспективных ученых. Владимир Мичурин даже не защитил диссертации. Он пошел работать в Федеральную миграционную службу. Свое географическое образование дополнил дипломом Академии госслужбы. Как и Ермолаев, Мичурин ограничивался статьями, в основном – о политической жизни современной России. Перспективный молодой ученый превратился в консервативного публициста, причем далеко не самого яркого.