Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

лет тому назад он вылечил меня здесь, в Монте-Карло, от воспаления лёгких.

Но достоинство журналиста состоит в том, чтоб он не знал никаких «благодарностей».

Доктора остаются докторами, больные, на их несчастье, иногда выздоравливают и платят неблагодарностью.

Во время визитов я часто смотрел на него и думал:

«Вот человек, который мог бы написать одну из интереснейших книг. Любопытно, пишет ли свои мемуары этот человек, которому платят за молчание?»

Доктора Колиньона зовут при каждом самоубийстве в Монте-Карло.

Он является, помогает или констатирует смерть.

Все 6,032 самоубийцы за 15 лет прошли через его руки.

И если вы видите этого сухого господина, с плотно сжатыми губами, с холодными и спокойными глазами, торопливо идущим в казино, вы можете быть уверены, что в подвальном этаже, как раз под самой игорной залой, дёргается в последних конвульсиях или лежит бездыханным самоубийца.

Странное впечатление произвёл на меня в первый раз этот человек, как только он вошёл в комнату.

Мне вспомнился фельдшер при мертвецкой в одной из московских больниц.

Один из моих приятелей удавился. Труп отвезли анатомировать, — это было летом, — в б-ое отделение больницы для чернорабочих.

Я вместе с родственниками отправился хлопотать о похоронах.

— Сию минуту! Сию минуту-с! Зашиваю! — со сладчайшей улыбкой сообщил мне фельдшер, приотворяя дверь анатомического зала.

Анатомировать только что кончили, и фельдшер «зашивал» труп.

— Пожалте! Готово!

На анатомическом столе лежало обнажённое жёлтое тело. Словно восковая фигура.

Журчала вода.

Розоватые струйки воды, подкрашенной кровью, стекали по желобкам.

Около лебезил фельдшер.

Так как сестра покойного истерически рыдала, упав на колени перед анатомическим столом, так как другие родственники рыдали тоже, то фельдшер обратился ко мне.

— Сами хоронить будете? — лебезил он с заискивающей улыбкой.

— Да.

— Так уж нельзя ли-с, чтоб гробик в мою пользу! Мне уж оставьте!

— Какой гроб?

— А тот-с, полицейский-с, в котором их привезли. В своём хоронить будете, так что вам этот не нужен. А мы продаём подержанные гробики.

В этом сладко улыбавшемся человеке было что-то страшное, что-то ястребиное, хищное без конца.

— Уж будьте такие добрые. Мне!

Такие лица бывают у людей, живущих на счёт чужого несчастия, питающихся около трупов.

«Привычка сделала его равнодушным!» как говорит Гамлет про могильщика.

И хищник проступает изо всех его пор.

Меня поразило сходство доктора Колиньона с этим фельдшером при мертвецкой.

Те же тонкие, плотно сжатые губы, холодные, спокойные глаза на сладко улыбающемся лице, — то же что-то ястребиное во всей физиономии.

Неужели профессия делает людей так похожими друг на друга?

Вот этот-то могильщик и был долгое время единственным представителем княжества Монако для всего мира.

Оригинальный представитель оригинального государства!

Он командировался на все международные учёные конгрессы. По всем отраслям знания!

Как ещё могло княжество Монако заявить о своём существовании?

— Не думайте, что мы только маркеры, — мы просвещённые люди! Мы интересуемся наукой!

На большее «княжество» не смело рискнуть. Петиции о закрытии притона сыпались со всех сторон. Негодование Европы было слишком сильно.

Того и гляди с гадливостью оттолкнут любезно протянутую руку:

— Пшёл!

Но посылка могильщика к учёным, это — всё-таки мало для самолюбия разжившегося маркера.

И вот вдруг притон делается гнездом науки.

Княжество решило:

— Наука! Что может быть почтеннее? Но она бедна. Пролезем через эту дверь.

Расчёт — что у учёных интересы науки пересилят брезгливость. И нуждающиеся учёные не откажутся принять золотой из руки, выпачканной в крови и грязи.

В Монако, — как всё здесь, — на средства игорного дома строится чудный, небывалый дворец, — музей океанской фауны и флоры.

Построенная на средства игорного дома яхта «Принцесса Алиса» снабжена самыми последними и дорогими приспособлениями для исследования морских глубин.

Подкупленные газеты кричат:

— Открытия принца Монако обогащают науку! Они необыкновенны! Вот где наука свила себе гнездо, на берегу лазурного моря, на великолепной, красивой, убранной пальмами и цветами скале!

Но у науки тоже есть нравственность.

Ведь это не продажная женщина, готовая целовать всякую руку, которая даёт ей деньги.

Наука приняла жертву игорного притона с очень кисло-сладкой улыбкой.

Вот что писал известный учёный Альфред Жиар в Bulletin scientifique 1889.

— Несколько литров морской воды, — будь они добыты при помощи всех усовершенствований современной техники в самой глубине океана! — не смогут смыть пятен крови тех, кто кончил самоубийством за игорным столом. Это именно те пятна, о которых говорит поэт: «Море могло бы пройти по ним и всё-таки не смыло бы их грязи!»

Чтоб поднять себя в общественном мнении, этот притон, дрожащий пред общим негодованием, схватился за конгрессы.

— Удешевлённый проезд. Самое дешёвое пребывание, которое только можно себе представить! Мы позаботимся о дешевизне и об удобствах! Чудный климат! Развлечения! Блестящие приёмы у князя! Прогулки на яхте!

Только удостойте притон своим присутствием.

Это необходимо. Необходимо, чтоб общественное мнение Европы перестало считать Монако только притоном терпимости, который давным-давно пора закрыть.

— Нет! Это — место, которое оказывает человечеству и огромные услуги. Там собираются конгрессы для мирной и доброй работы!

Необходимо возразить общественному мнению:

— Не одни игроки и не одни кокотки! Смотрите, какие почтенные люди нами не гнушаются!

Сегодня — конгресс представителей медицинской печати,

Завтра — международный конгресс всеобщего мира.

Благо, брезгливость, самая обыкновенная брезгливость, очевидно, сильно понизилась в Европе в наше время «нравственности даже в международных отношениях».

Идея всеобщего мира, получившая своё крещение в Гааге, — великое и святое дело.

Это не только прекрасная мечта, как её зовут, это — мысль, которая всё глубже и глубже пропитывает современное общество от верхних до нижних слоёв.

Это — мысль, которая пущена в ход. А когда мысль пущена в ход, — ничто её не остановит.

Но ещё в истории Иловайского сказано, что:

— За армией крестоносцев шла толпа всякого сброда.

И за крестоносцами всеобщего мира, мыслителями, писателями, проповедниками, идёт толпа людей, любящих удешевлённые поездки, сбавки в гостиницах, праздники, увеселения в честь конгрессистов.

Толпа графоманов, пишущих бездарные, наивные, кисло-сладкие брошюрки à la баронесса Берта фон Суттнер.

Толпа пустоболтов, жаждущих срывать аплодисменты громкими и банальными фразами.

Толпа лжеучёных, лжеписателей, лжемыслителей.

Бездарных, но очень самолюбивых самозванцев.

К ним и обратилось государство терпимости с предложением удешевлённого проезда, почти бесплатного пребывания, увеселений и триумфов.

— Как только сезон кончится, — милости просим.

Совершенно предложение содержателя лупанара:

— Как только гости уйдут, — устройте беседу о добродетели!

Надо очень много любви к скидкам со счетов, чтоб дойти до такого цинизма.

Профанировать великие и святые идеи конгрессом в притоне!

Помогать содержателям игорного дома укрываться от общественного мнения.

Служить ширмой для игры, позора, смерти и разврата.

В то время, как