Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

всякий порядочный человек в Европе полон возмущения этим приютом терпимости, и когда надо стараться, чтоб это благородное чувство росло и росло, — принимать «любезное предложение» игорного княжества и ехать туда рассуждать о великих, гуманных идеях.

Никогда гуманные идеи не падали в такую грязь.

К чести России надо добавить, что в этой комедии, — или безнравственной или, в лучшем случае, просто неразумной, — русское общество никакого участия не принимает.

Именно совсем никакого, потому что во всей России нашёлся всего один человек, который согласился поехать на конгресс мира в Монако.

Вчера я имел удовольствие беседовать с распорядителем конгресса, г. Гастоном Мок, советником при дворе светлейшего принца Монакского.

Он очень жался, когда я спрашивал его:

— Кто из известных учёных, писателей, мыслителей, поэтов будет на этом конгрессе?

— Учёные… писатели… мыслители… поэты… всё это народ, знаете, очень занятой…

Как будто речь шла о конгрессе «бездельников».

Даже когда речь зашла о знаменитости очень неясной пробы.

— А мистер Стэд?

— Мистер Стэд… Мистер Стэд… вряд ли… Он не говорит по-французски…

Г. Мок совсем замялся, когда речь зашла о России.

— Россия… Это так далеко… Россия…

— Отчего же! Русских много ездит на Ривьеру!

— Да… Но это далеко… Никто не ответил на приглашение. Хотя у нас будет русский! Monsieur de-Novicoff, d’Odessa.

Г. Яков Новиков из Одессы.

Или: г. Жак де-Новиков, де-канатный де-фабрикант.

Личность высоко-анекдотическая, мужчина водевильный и международный.

Это — тот самый Жак де-Новиков, который несколько лет тому назад читал лекцию в Милане в театре «La Scala».

Лекцию, по поводу которой все миланские газеты в один голос заявили:

— Может быть, это и очень хорошо. Но никто решительно не понял, что г. Новиков хотел сказать. Пусть повторит ещё раз.

Это — тот самый Жак де-Новиков, которого в Западной Европе считают «знаменитым учёным в России», а в России думают:

«Он знаменит на Западе!»

Международное недоразумение. Небольшой колокол, повешенный на ветреном месте. Он звонит без умолку, но и без толку.

Учёные говорят:

— Положим, в своих книгах этот канатный фабрикант, почему-то вообразивший себя учёным, повторяет зады, то, что уж давным-давно забыто! Но его очень читает публика!

А публика в это время думает:

«Положим, мы его не читаем, — но зато, говорят, его ценят учёные».

В науке он, так сказать, живёт по просроченной книжке, как можно жить по просроченному паспорту.

По недосмотру научных властей!

Он будет единственным представителем русского общества на этом конгрессе.

Другими словами, не будет никого.

— Все заняты! — как пояснил мне г. Мок. — Мы очень просили г. Рафаловича…

Г. Рафаловича им хотелось завлечь, конечно, очень.

Это очень декоративный мужчина, даже на карточках снимающийся не иначе, как в треуголке и шитом мундире. Он занимает положение: наш торговый агент в Париже.

Это афишировало бы конгресс:

— Почти официальный представитель России.

Но г. Рафалович имел, конечно, такт отказаться

— Он очень занят, — с грустью объяснил мне г. Мок и откровенно добавил:

— Это придало бы конгрессу блеска!

Итак, как видите, конгресс не из самых блестящих, если он нуждается в лаке даже второго сорта.

Он состоится под громким. именем и высоким знаменем.

— Конгресс всемирного мира.

Но на этот раз назначение знамени неважное: прикрыть пятна грязи на игорном притоне.

Притон подкупил французскую печать деньгами и теперь старается подкупить представителей европейского общества любезностью, гостеприимством и угощением.

Всё, чтобы задобрить негодующее общественное мнение.

Пусть господа, собирающиеся высоким знаменем прикрывать грязь и кровь, подумают: какую роль они играют?

Конечно, они могли бы, совершая обычный для «конгрессистов» осмотр достопримечательностей, спросить относительно главной достопримечательности княжества:

— А где у вас кладбище самоубийц?

И в ответ на приветственную речь монакского принца сказать:

— 400 смертей в год. Цифра стоит хорошего сражения. Не потрудитесь ли вы прекратить кровопролитие у себя?

Но они этого не скажут: удешевлённый проезд, скидка в гостиницах, увеселения, приёмы…

От души желаю участникам конгресса всеобщего мира выиграть в рулетку!

Рим

I

— Amico![150]

И на моё плечо «тяжело» опустилась чья-то рука.

Передо мной стоял человек маленького роста, завёрнутый в чёрный плащ, в широкополой калабрийской шляпе, надвинутой на глаза.

А я как раз шёл и думал:

«Чёрт! Ни одного типичного римлянина!»

Я полез было в карман, чтоб дать римлянину пару сольди.

Но римлянин воскликнул знакомым голосом:

— Caro!.. Voi?![151]

— Если вы хотите быть вежливым, так уж говорите не «voi», а «lei».[152] Здравствуйте и вообще, если вы не забыли ещё русского языка, не будем ли мы говорить лучше по-русски?

Это был поэт Пончиков. Ему удалось продать какому-то легкомысленному издателю «пук своих стихов», — и я знал, что он поехал в Италию.

Пончиков сдвинул на затылок свою калабрийскую шляпу, — она была ему страшно велика, — и схватился за свой «воспалённый» лоб.

— Здесь мне хотелось бы говорить по-латыни!

— Вряд ли сумею.

— Две недели как я не спал!

— Вы нездоровы? Что у вас?

Он взглянул на меня «страшно».

— Что у меня? У меня — Рим!

— Рим?!

Он «судорожно» схватил меня за руку:

— Мне хотелось бы разбить голову об эти камни Вы понимаете? Вы понимаете? Колизей! Капитолий! Аппиева дорога! А-а!

У него вырвался какой-то стон.

— Весь мир перевернулся на моих глазах! Минутами я смотрю на мир глазами Нерона!

— Господи, спаси и помилуй!

— Да, Нерона!

Он опять посмотрел «страшно».

— Жизнь человеческая не представляет для меня никакой цены. Я всё ниспровергаю. Море крови — для меня это только сладострастие! Огонь, — я вижу в нём только красоту. Я требую красоты! Я мечом, пытками, огнём заставляю мир быть красивым! Я мог бы сжечь Рим!

— Господи, какие ужасы!

Теперь уж он шептал «страшным» шёпотом:

— Вокруг меня скользят тени. Цезари, Мессалина, Агриппина, «мед-но-бо-ро-дый»! Отпущенники, сенаторы, весталки…

— Друг мой, уж женщины сходят с тротуара, чтобы вас обойти. Вы так махаете руками…

— А! Римлянки! — в восторге крикнул он, сделав оглядывавшимся на него с изумлением женщинам такой какой-то жест, что они расхохотались.

— Вы куда идёте? — весело обратился он ко мне. — Мне на форум! Меня ждут на форуме друзья. Идём на форум?

— Идём, пожалуй, хоть на форум.

И он пошёл такой походкой, с таким видом что каждый должен был подумать:

— А этот человек идёт на форум. У него есть там дело!

Такой походкой, с таким видом, словно он шёл предложить сенаторам немедленно разрушить Карфаген.

— Двое соотечественников, — пояснял он мне на ходу, — так, встретились дорогой. Случайно. Благоуханский один, учитель. Другой…

Пончиков сделал в высшей степени презрительное лицо:

— Вы его увидите!

И